– Мне совсем непонятен их энтузиазм, – с недоумением ответил он. – Они воздвигают нам памятники. Да-да, средства на мемориальный маршрут собрала Новая Лейбористская партия Фредди Кохэгена, и люди охотно жертвовали деньги на все это скульптурное непотребство… – Он еще отхлебнул пива. – Они ставят нам памятники, но почему-то мне кажется, что мы для них – пустое место. Знаешь, возле дома Блейка стоите вы с Ариэль, и на эту статую деньги пожертвовал Эрих Шнайдер из своего личного кармана.
Я изумленно присвистнул.
– Наверно, он жалеет, что это не памятник у нас на могиле, – сказал я злорадно.
Барт энергично затряс головой:
– Нет, дело не в этом. Эрих и его парни тебя боготворят. Еще бы, они же превратились в «отважных участников смелого эксперимента доктора Райана», со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и финансовыми. Среди них, кстати, есть приличные ребята, многие уже служат у Коннингтона… – Он опять замолчал, собираясь с мыслями: – Да бог с ними. У «дельт» просто не было выбора. А вот у этих был. И они выбрали стать такими, как мы. Почему? Да потому, что им сказали, не прямо, намеками, что это круто, это модно, это элитарно…
– Ты как будто сказку про Голого Короля не читал, – улыбнулся я.
– Читал, – ответил он. – Но вижу впервые. Мое уважение к человеческому роду, кажется, вошло в штопор.
– А зря, – ответил я. Но мысли Барта во многом были созвучны моим собственным. И ответил я ему так, как обычно отвечаю самому себе: – Просто вспоминай почаще тот самый Самайн, древний праздник кельтов. Вспомни, как лепреконы защищали свою страну.
– И не только лепреконы, – ответил Барт. – Те же зизитопы, да и просто рослые хоуллендцы. И Пьер, и Барби. И ты, док.
– И ты, Барт, – добавил я. – Твое здоровье!
Небо Хоулленда прекрасно всегда. Днем и ночью, на заре и в час заката, затянутое тучами и совершенно безоблачное. Оно было таким тогда, когда метеорит упал на доисторическое плато, покрытое каменноугольным болотом.
И будет таким, наверно, до скончания веков.
Было уже темно, когда я подошел к нашему с Ариэль дому. Но я не стал заходить внутрь, просто присел на скамеечке, сколоченной для нас в минуты досуга Пьером. Мистер Бельмондо, оказывается, талантливо и с удовольствием работал по дереву. Я закурил и стал провожать взглядом уносящиеся к звездам кольца дыма.
Мир изменился. Ни к лучшему, ни к худшему, а в обоих направлениях понемногу, как всегда бывает. Люди изменились, и тоже нельзя сказать, что они стали лучше или хуже. Может быть, теперь внешне они больше соответствовали тому, какими были внутри?
Но порой на меня накатывало ощущение того, что я совершил тяжелейшую, непоправимую ошибку. Ощущение это было связано с тем, что эти изменения, как выпущенного из бутылки джинна, я уже не мог контролировать. Порожденные мной, они теперь существовали помимо моей воли, жили своей жизнью, но за все последствия отвечал только я один. Хотя, возможно, у меня обыкновенная мания величия…
Наверно, старина Игги оказался умней меня. Скорее всего, он понял, что тому, кто заперт в колодце под брохом, не стоит давать дорогу в наш мир? И неважно, что вместо демонической сущности это оказался природный эквивалент суперэлектростанции, чудодейственный химический элемент имени моей жены. А я открыл ему путь в нашу реальность, сломал печать Соломона, который тезоименит мудрости, раскрыл ящик Пандоры.
Не слишком ли тяжел для человечества дар лепреконов?
Но я взял себя в руки. Нет. Потому, что ни одна печать не удержит джинна в вечном заточении. Приходит время, и печать снимается, и неважно, чья рука это сделает… Хотя нет, это-то как раз важно. Думаю, если бы на моем месте был кто-то другой, все было бы только хуже.
У меня есть вот этот дом, уже ставший мне родным. Есть этот город, который я успел полюбить; есть друзья, за которых не жалко отдать жизнь, и есть любовь.
Sapienti sat. Умный поймет!
Ради всего этого стоило снимать печать и менять мир. Ради всего этого стоит продолжать в том же духе. Завтра я принесу своей жене еще один букет, на сей раз это будет что-то простое и нежное. Завтра я уменьшу еще троих кандидатов в лепреконы. Возможно, завтра я инициирую какое-то изменение в законодательстве Хоулленда или открою что-нибудь новое в свойствах лепреконидов.
Как бы там ни было, завтра будет новый день.
Я достал из кармана последнюю полупинтовую банку пива, вскрыл ее, отсалютовал молодому лунному серпику и пошел к своему пока еще темному и пустому коттеджу.