Когда мы миновали ворота, я почувствовал себя победителем, вернувшегося с поля боя. Я был первым и единственным в гетто, у которого есть оружие. Мои товарищи хотели, чтобы я им тут же показал то, что утащил из склада. Мы вошли в общественный туалет, и я им показал "обрез". Глаза их сверкали. Мы смотрели на это оружие, как на освободителя. Мы видели в нем всю нашу надежду и орудие мщения. В нашем воображении мелькали всяческие возможности. Мы поклялись — никому ни слова. Договорились встретиться после ужина и решить, что нам делать дальше. Товарищи ушли по домам, а я стоял и размышлял над тем, как внести оружие в дом так, чтобы члены семьи этого не заметили. И где его спрятать.
Виделись мне два места — чердак или маленький старый домик, частью разрушенный. В нем проживали мой дед и моя бабка. Их расстреляли в Полигоне. Вход был общий для двух домов. В домике мы хранили дрова для топки. Туда надо было войти так, чтобы члены семьи этого не заметили. Я осторожно открыл дверь, но она заскрипела. Я застыл на месте, моя тетя распахнула дверь и спросила: "Кто там?" Коридорчик был темен, и тетя не могла меня видеть, несмотря на то, что я стоял близко от нее. Из дома раздался голос дяди Песаха: "Ой, Ханя, закрой дверь, тебе показалось, что кто-то открывает подсобку". Тетя что-то пробормотала в ответ и закрыла дверь. Я постоял недвижно еще минуту, и затем вошел в маленькую комнату, полный мешков, разбитой мебели, досок. Часть комнаты занимала большая сельская печь, на которой дед и бабка спали в зимнее время. Я искал взглядом, куда можно упрятать оружие. Долго не двигался дальше. Я помнил эту комнатку чисто прибранной. Перед моими глазами стояла жившая в ней чудная пара стариков. Теперь они в яме на Полигоне, а в комнатке полная разруха, темень, нет окон. Только ветер гулял между стен. В потолке видны были дыры, которые проделали крестьяне, рыскавшие в поисках золота, спрятанного, по их разумению, евреями перед их депортацией в Полигон. Я решил пока спрятать "обрез" между печью и стеной, где всегда было темно, обернул его мешком, поднял одну из досок оставшегося пола, спрятал под ней мешок и вернул доску в прежнее положение. Положил сверху обломки мебели, вышел и осторожно прикрыл дверь. Постоял в коридоре. Из дома доносились голоса. Мелькнула мысль: если обнаружат оружие, я подвергну опасности всех членов семьи. Имею ли я право на это? Я отбросил эти мысли. Беззвучно покинул коридор, вышел наружу, обогнул дом со стороны, где не было окон, и затем пошел так, чтобы шаги мои громко звучали, и вошел в дом. Почти вся семья была в сборе. Обрадовались моему приходу, ибо утром были напуганы, когда нас увели из гетто. Я рассказал им о работе, которой мы занимались весь день, и завтра продолжим.
После ужина встретился с Гершке и Моше, который знал, что Ишика вынес патроны для русской винтовки, и предложил рассказать ему об "обрезе", и таким образом включить его в нашу группу. Мы согласились без колебаний и решили немедленно пойти к нему. Ишику нашли у его родных, где он проживал. Его отец и семеро братьев и сестер были расстреляны в Полигоне. Мы вышли с ним наружу и поведали ему нашу тайну. Ишика от радости чуть ли не подскочил до неба, и тут же хотел бежать в "юденрат" — просить, чтобы и его послали с нами на ту же работу, а пока отдаст мне патроны. Но они были упрятаны в другом месте. Многие еще не вернулись в гетто с работы в эти часы. Патроны были упрятаны на чердаке дома. Решили, что я и Ишика позднее выйдем из гетто в прореху забора из колючей проволоки, чтобы извлечь патроны из тайника.
Мы пошли в "юденрат". Председатель "юденрата" сообщил нам, что завтра мы выходим на ту же работу. Некоторые из работавших на оружейных складах попросились на другую работу, ибо эта для них тяжела, и дорога туда слишком далека. Ишика предложил себя вместо других, и, таким образом, присоединился к нашей группе. Вернувшись, мы нашли другой проход в заборе, и пробрались из гетто так, что нас не заметили охранники. Это была западная сторона гетто, граничащая с полем. Надо было пересечь улицу, которая выглядела пустынной. Комендантский час начинался в десять вечера и длился до пяти часов утра. Того, кто покидал гетто в эти часы, расстреливали без предупреждения. Один за другим пересекли улицу, несколько садов и оград, и добрались до бывшего дома Ишики. Дом был пуст. Крестьяне выкорчевали окна, двери, доски пола. Остались лишь стены и крыша. Мы взобрались на чердак и оттуда видели все гетто, единственные ворота в него, охранников. Гетто было окутано безмолвием. Жители гетто уже спали. Ишика сосчитал несколько шагов от края крыши, остановился у одной из досок и сказал: "Здесь должны быть патроны". Попытался доску сдвинуть, но не смог. Вдвоем потянули. Ишика всунул под нее руку и вытащил мешочек, полный патронов. Мы спустились с крыши, пересекли улицу, вернулись в гетто. Наши товарищи Моше и Гершка ожидали нас. Второй раз в этот день я ощутил вкус победы. Решили, что Ишика спрячет патроны у себя в доме до утра. Я взял четыре патрона, ибо представить не мог мой "обрез" даже одну ночь без патронов. Мы договорились встретиться утром у офиса "юденрата", чтобы оттуда вместе пойти на работу.
Утром мы по двое вышли через ворота гетто в сопровождении немецких солдат к месту нашей работы. Мы шли посредине шоссе, ибо евреям было запрещено ходить по тротуару. Ходьба по шоссе, выложенному круглыми булыжниками, была трудной. Охранники наши шли по тротуарам по обе стороны улицы и время от времени нас подгоняли: "Шнеллер, юде, шнеллер!" (Быстрее, евреи, быстрее!). Улицы уже были полны крестьян, приехавших на рынок, открывающийся рано. Они провожали нас взглядами, полными ненависти и презрения. Ишика и я шли во главе колонны, за нами — Гершке и Моше. Никто не проронил ни звука.
На месте работы нас разделили на две группы. Одну из групп послали в другой склад. Я, мои три товарища и еще двое пошли в склад, в котором работали вчера. Охранял нас немецкий солдат. Близился полдень, а возможность что-либо "стянуть", не представлялась. Мы работали молча. Тут вошел офицер и приказал двум идти за ним. Я намекнул моим товарищам — продолжать работу. Потому встали два человека, присоединенные к нам, и пошли за офицером. Мы остались вчетвером. Я с Ишикой с само утра чистил короткие карабины советских кавалеристов. Минуту спустя немец позвал солдата, караулившего нас. Мы выглянули в окно и увидели солдата и офицера входящими во второй склад. Надо было действовать. Я приказал Гершке стоять у окна и предупредить нас об опасности. Моше выбрал "обрез", спрятал его под курткой и начал искать боеприпасы в закрытых ящиках. Топориком я отрубил приклад кавалерийского карабина. Ишика спрятал приклад под свою куртку, а укороченный карабин я упрятал под свою зимнюю куртку, которая была брошена на груду курток, прикрывающих ящик, в углу склада. Все это мы проделали молниеносно, когда Гершке сделал нам знак, что немецкий охранник возвращается. Все уселись на свои места и продолжали работу. Немец вошел, обвел нас взглядом и уселся у входа. Винтовку поставил в угол, достал из кармана письмо и углубился в чтение. Выглядел он лет на пятьдесят. Закончив читать письмо, подошел к нам, и стал смотреть, как мы работаем. Спросил, как меня зовут, и между нами завязалась беседа. Он сказал, что воевал в Первую мировую войну. Он был рабочим и участвовал в революции 1918. Один из его сыновей погиб под Смоленском, и кто знает, что будет со вторым сыном на украинском фронте. Письма из дому полны плохих новостей: англичане бомбят, трудно добывать продукты, и кто знает, чем все это кончится… Он говорил быстро, так, что иногда трудно было его понять, и все время поглядывал в окно, не идет ли офицер. Увидев, что тот приближается, схватил свою винтовку, отошел на несколько шагов, и когда офицер приблизился к входу, крикнул: "Юден, шнеллер арбайтен" (Евреи, работайте быстрей!). Офицер поговорил с солдатом, и крикнул в нашу сторону: "Ферфлюхте юден, цум доннер ветер" (Грязные евреи, гром и молния! — Нечто, подобное выражению: "черт вас побери!), и двинулся вдоль барака. Неожиданно подошел к ящику, на который были навалены наши куртки. Если ему взбредет в голову посмотреть, что находится в ящике, и он сбросит с него наши куртки, мы пропали. Офицер постоял несколько мгновений, показавшихся нам вечностью, и вышел из барака. День закончился без происшествий.