Русский Дьявол - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Абрашкин cтр.№ 60

Как же, как же, скажут нам, и не может не обнаружиться, ибо это «Вечера», а еще есть «Майская ночь» и «Ночь перед Рождеством», во время которой хитрый Черт вообще запрятал месяц в карман. Но преобладание пейзажей в темных тонах — это еще не все. Гоголь аккуратно отмечает время действия в рассказах Панька:

и выходит, на удивление, что в «Вечерах» оно движется вспять, против солнышка! Оригинальным расположением повестей Гоголь как бы дает понять, что в них вполне могут нарушаться законы естественного мира. Ловкой своей придумкой писатель освобождается от пут реальности и погружается в мир колдовства и чертовщины. Нечисть в самых разных воплощениях гуляет по страницам «Вечеров»: Дьявол то оденется в наряды Хавроньи Никифоровны, то обернется страшным Басаврюком (Бесом-врагом!), то призовет на берег утопленниц и заставит их водить хороводы, то затеет играть в дурака с отважным казаком и т. д. Мало света в «Вечерах», но еще меньше ощущается в них присутствие божественных образов. Чертовщина чудится здесь повсюду, даже в совершенно житейской истории об Иване Федоровиче Шпоньке, которому представлялось, что «он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой — двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону — стоит третья жена. Назад — еще одна жена. Тут его берет тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком — и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу — и там сидит жена…». Решится ли он жениться после такого рода галлюцинаций?

Гоголь сознавал, что в «Вечерах» он «переборщил», не сумел в должной степени уравновесить темные и светлые начала жизни. Вот почему он говорил, что впоследствии увидел в них «много незрелого, много необдуманного, много детски-несовершенного», вот почему его «Миргород» писался как своеобразное «солнечное» дополнение к «лунным» повестям «Вечеров».

Для начала напомним, что есть еще один, всемирно известный Миргород, — это Иерусалим. Его название в переводе с древнееврейского означает «основание, или жилище мира». О, многоумный Гоголь, умеющий одним словом придать смысл и звучание всему произведению! Конечно, при этом он не упустит случая и разыграть читателя, пустить его по ложному следу, и предварит сборник даже двумя эпиграфами, призванными удостоверить реальность существования Миргорода, что на реке Хороле и где пекут «довольно вкусные» бублики из черного теста. Боже мой, заковыристо, но как красиво! Как говорится, и я там был, мед-пиво пил. Прямо-таки сказочный зачин для идиллической истории о старосветских помещиках. Старый свет — еще один тайный знак, символизирующий свет райских высот, свет Небесного Иерусалима, когда-то утраченный нашими далекими предками. Представляя героев, хранящих этот древний свет, писатель подчеркивает, что жизнь их «так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении». Миргород — город сновидений, радужных фантазий и потаенных мечтаний. «В Миргороде нет ни воровства, ни мошенничества». Даже лужа в центре города, занимающая почти всю площадь, прекрасна! «Чудный город Миргород!» Если здесь кто и поссорится, то исключительно из-за пустяка, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.

Миргород — Божий град, и его жители — хранители Божьей правды на земле, борцы с нечистью. Повесть «Тарас Бульба» — это гимн православному воинству, священному подвигу казаков, оберегавших эту правду. Под стать им и Хома Брут. «Славный был человек Хома!» — говорит про него звонарь Халява. Нам кажется, что Хома недостаточно оценен и возвеличен литературными критиками. Примерно так же, как и Обломов. Это личности эпохальные, отражающие глубину народной души, это не герои нашего времени, исчезающие вместе с поколением, выразителями которого они стали. Нет, тут видна тысячелетняя порода, бесшабашность русского племени и отвага доходить до постижения высших истин.

Сам сюжетец «Вия» навевает тяжелые ощущения. Чудища, врывающиеся в храм Божий, оскверняющие его своими ритуальными плясками, сродни апокалиптическим видениям Иоанна, и ни о какой победе слуг Христа здесь не может быть речи. «Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги». О чем это рассказал нам сказочку Николай Васильевич? Странно, что повесть вообще прошла цензуру и не была запрещена, как возвеличивающая силы тьмы. (Думается, вопрос о запрете непременно возник, если бы она издавалась отдельно, а не вкупе с «Тарасом Бульбой».) Содержание «Вия» вызывающе, оно интригует и требует разгадки. Почему сила Вия оказалась крепче Христовой молитвы? Только ли оттого, что Хоме недоставало веры и он был недостаточно трезв?

Наверное, все-таки нет. Когда несметная сила чудовищ влетела в Божью церковь, «у Хомы вышел из головы последний остаток хмеля. Он только крестился да читал как попало молитвы. И в то же время слышал, как нечистая сила металась вокруг его, чуть не зацепляя его концами крыл и отвратительных хвостов. Не имел духу разглядеть он их; видел только, как во всю стену стояло какое-то огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть волос глядели страшно два глаза, подняв немного брови. Над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря, с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал. Черная земля висела на них клоками. Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом.

— Приведите Вия! Ступайте за Вием! — раздались слова мертвеца.

И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и скоро раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом заметил Хома, что лицо на нем железное. Его привели под руки и прямо поставили к тому месту, где стоял Хома.

— Подымите мне веки: не вижу! — сказал подземным голосом Вий — и все сонмище кинулось поднимать ему веки.

«Не гляди!» — шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он и глянул.

— Вот он! — закричал Вий и уставил на него железный палец. И все, сколько ни было, кинулось на философа. Бездыханный грянулся он на землю, и тут же вылетел дух из него от страха».