В очередной раз мы должны повторить, что у наших далеких предков тема тьмы и мирового зла была на втором плане, первенствовал всегда свет. Река смерти поначалу была тоже светоносной, но смертельно поражающей своим теплом. Отсюда, бесспорно, проистекает и обряд сжигания покойника, он символизировал прохождение человека через Огненную реку и вознесение в благостный мир запредельного существования. Если бы герой «Повести о Горе-Злочастии» бросился в «быстру реку», то его душа упокоилась бы на дне Огненной реки и вечно горела в ней, испытывая адские муки. Горе предлагает ему другой путь — путь страдания, которое войдет в человека, породнившегося с Горем, и ценой этого — обретение доступа в счастливое царство посмертной жизни (авроральное царство мертвых). Как и у христиан с их адом и раем, у язычников было тоже два загробных царства: благое, авроральное царство мертвых и неблагое, мыслившееся вначале огненным кольцом (многорукавной рекой), а затем смрадным потоком, окружающим «благую» территорию. Да, Горе поведет и будет подталкивать молодца к смерти, но в данной ситуации оно выступает своего рода помощником, добрым гением и, что уж совершенно точно, спасителем его погибшей души.
Хотя «Повесть о Горе-Злочастии» создавалась во времена полного торжества Православия на Русской земле, в основе ее лежит, безусловно, языческое миросозерцание, лишь чуть-чуть подлакированное христианскими красками. Поэтому к истории с перевозом через реку надо подходить как к сказке: Горе, подобно волшебнику, помогает герою пробраться в тридевятое царство, тридесятое государство, где ему дают не только желанную помощь, но и совет:
<…> перевезли молотца за быстру реку,
а не взяли у него перевозного, напоили,
накормили люди добрыя,
сняли с него гунку кабацкую,
дали ему порты крестьянские,
говорят молотцу люди добрыя:
«А что еси ты, доброй молодец,
ты поди на свою сторону,
к любимым честным своим родителем,
ко отцу своему и к матери любимой,
простися ты с своими родители,
с отцем и материю,
возми от них благословение родителское».
Жители благого царства мертвых отпускают героя в мир людей. Но какое возвращение из мира мертвых без препятствий и без остросюжетной погони? Горе прилепилось к нашему герою и преследует его и в воздухе, и на земле, и в воде. Молодец спасается от преследования ясным соколом — Горе гонится за ним белым кречетом, молодец летит сизым голубем — Горе мчится за ним серым ястребом. Молодец пошел в поле серым волком, а Горе за ним с борзыми собаками. Молодец стал в поле ковыль-травой, а Горе пришло с косою вострою (со смертью!).
…да еще Злочастие над молотцем насмеялося:
«Быть тебе, травонка, посеченной,
лежать тебе, травонка, посеченной,
и буйны ветры быть тебе развеянной».
Пошел молодец в море рыбою,
а Горе за ним с щастыми неводами,
еще Горе злочастное насмеялося:
«Быть тебе, рыбонке, у бережку уловленной,
быть тебе да и съеденной,
умереть будет напрасною смертию».
Молодец пошел пеш дорогою,
а Горе под руку под правую.
Не избавиться молодцу никак от своего навязчивого спутника. Избыть Горе, босоту и наготу можно лишь смертью или уходом в монастырь. Молодец предпочитает путь монаха. Накрепко закрывшиеся за ним монастырские ворота оставляют Горе за стенами Божьей обители. Так Горе «довело» молодца до иноческого чина. Как и гётевский Мефистофель, Горе в данной истории выступает как часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо:
Горе, по его же собственному признанию, живет в бражниках. А те, в свою очередь, лучшие друзья с Хмелем. Вот и получается, что Горе, Хмель и пьяницы водят одну компанию. В древнерусских повестях Хмель так рекомендует себя: «Аз есмь силен боле всех плод земных, от корени есмь силна, от племени велика и многородна. Мати моя сотворена богом». Конечно, люди во хмелю еще не то говорят, но никто не оспорит, что исстари вино считается напитком богов и заведовать его погребами должен если не божий сын, то уж точно божий внук. В подтверждение этого укажем, что в «Повести о Хмеле» говорится:
Зародилась хмелинушка от сырой земли,
От сырой земли, от соложенки.
Мать-земля — древняя языческая богиня, но в христианстве она считается творением Бога. Другими словами, сын языческой богини со временем превратился во внука христианского Бога, но суть его при этом не изменилась, и почитают его по-прежнему ничуть не меньше. Что же до силы Хмеля, то он злее бесов мучит человека: «Пришедше иереи молитву сотворят над бесным и прогонют беса, а над пианым, аще со всея земля сошлися бы попове и молитву бы сотворили, но вем, яко не прогнати пианства, самоволнаго беса» («Слово о Хмеле»).
Хмель — родной брат Горя, где Хмель — там и Горе, где Горе — там и Хмель, парочка эта неразлучна. Скоморох бы представил их с юмором как русских спутников седого Бахуса и вечных искусителей человека, но истовый христианин изобразит их уже бесами, жаждущими погубить душу человеческую, воплощениями Дьявола, всеми способами препятствующего совершенствованию человека. Но как бы ни характеризовали Горе или Хмель, это своеобразные двойники человека, воплощения чужого начала в человеческой личности. В самом деле, когда человек не может справиться в самом себе с каким-то овладевшим им пороком или страстью, как бы навязанной ему извне и остающейся для него тяжелой обузой, как некое «не-я», тогда именно и возникает представление о привязавшемся существе — чуждом и одновременно родном этому человеку. «Это — несчастье человека, его судьба, — непременно злая судьба, рок, доля, двойник человека. Этот двойник преследует человека, отражает его мысли, при этом недобрые мысли, гибельные для него, в которых он как бы не виноват и которые его и не его одновременно. Между двойником несчастного человека и этим последним устанавливаются отношения родства и одновременно отчужденности, отстраненности. Двойник губит человека и вместе с тем «искренне» желает ему «успокоения» — в могиле ли, в монастыре ли, в тюрьме или в доме для умалишенных» (Д. С. Лихачев). Хорошо известно, как пьющий человек в какой-то момент начинает пенять на свою судьбу, говорит, что так ему на роду написано и т. д. Это верный признак привязавшейся к нему болезни под названием Хмель-Горе.
Наверное, лучший портрет этого типа двойника дан Александром Блоком:
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas» кричат.
……………………………
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
……………………………
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище,
Я знаю: истина в вине.
Это стихотворение поэт назвал «Незнакомка», но тема нашего «старого знакомого» выражена в нем не менее ярко. Двойник поэта, затаившийся на дне стакана и оживляющий воображение поэта, есть не кто иной, как Хмель, он же Черт, Зеленый Змий, он же «пьяное чудовище». В его власти создать любую материальную иллюзию, без его присутствия не было бы и видения Незнакомки, так что все складывается один к одному — водка, Черт, Прекрасная Дама. Поэт грезит о своей мечте, об обитательнице потустороннего мира, об идеале своей любви и вечной премудрости — божественной Софии. И увидеть божество своей души можно, только приняв изрядную порцию терпкой и таинственной влаги, — такова реальность. Хмель не только вгоняет человека в белую горячку и разжижает мозги, но открывает путь к тайникам человеческой души. Уже поэтому винопитие неистребимо…