На то, чтобы все постирать и высушить, у нас уходит час. Пока не подошла моя очередь, помогаю со стиркой Текле: обливаю вещи водой, расстилаю их на большом камне и натираю мылом. Но и после этого не удостаиваюсь от нее даже улыбки. Наверно, так она справляется с той тяжестью, что лежит у нее в груди.
У меня способ другой: запоминать все, что вижу и делаю, чтобы потом написать обо всем нане. Пока что в моем запаснике переезд – подвода, корабль, другая подвода, – маленький колокольчик сестры Терезы и ее кажущиеся бездонными карманы. Надеюсь, нана посмеется, узнав, как монахиня обращается с мистером Заморой.
Самого его, когда мы возвращаемся, не видно, но возница уже развел огонь в костровой яме и готовит большой омлет. У его ног выросла небольшая горка из яичной скорлупы. Он бросает на сковороду пригоршню дикого лука, и я глотаю слюну.
– Его зовут Луко, – говорит сестра Тереза. – Молчун, так что вам, наверно, не представился. Луко – наш повар, хотя мы и ждем в скором времени прибытия нескольких новых работников.
Сидя на корточках, Луко поворачивается и кивает нам. Телосложением он напоминает Бондока, и волосы растут у него из головы во все стороны. Я добавляю новость о поваре в свое мысленное письмо.
– Пойду, приведу других детей, чтобы вы познакомились за завтраком. Луко, приведи мне Тилди.
Луко снимает с огня сковородку и направляется к боковому входу. Едва монахиня исчезает в тени приюта, как Игмес и Лила начинают шептаться. В свете дня я могу рассмотреть здание получше. Приют тоже, как и дом доктора Томаса, двухэтажный, но раз в шесть шире и без балконов. Стены его выкрашены в приглушенный желтый цвет, причем новая часть выглядит ярче, а над дверью большими черными буквами написано ПРИЮТ КОРОН. На самом верху вертится под ветром бронзовый петушок.
Ставни на окне в правом верхнем углу открыты. Интересно, следил ли за нами сегодня утром тот, кто наблюдал за нашим прибытием ночью? Мы слышим топот бегущих ног, и из тени приюта выступает на солнечный свет сестра Тереза во главе колонны детей. Одежда на них поношенная, но не мятая, лица чистые, волосы аккуратно зачесаны на пробор.
Сестра Тереза останавливается, и колонна разделяется, обходя ее с обеих сторон – мальчики с одной, девочки с другой. Впечатление такое, что мы сейчас начнем какую-то игру, в которой наша, кулионская, команда обречена на поражение. Кидлат просовывает ладошку в мою руку.
Все эти другие дети смотрят прямо перед собой, кроме одной девочки в дальнем конце цепочки. Она бледнее других, бледнее любого из нас, и ее волосы, светлые и свободные, окружают голову наподобие нимба. Глаза большие, широко расставленные. Я моргаю, и она отводит взгляд.
– Дети, познакомьтесь с вашими новыми товарищами. Я еду в город за припасами – как видите, Луко использовал все яйца. Мистер Замора? – Сестра Тереза повышает голос, и из полумрака за ее спиной выходит мистер Замора – в чистом костюме, с туго затянутым галстуком и в низко надвинутой соломенной шляпе. – Пожалуйста, присмотрите за детьми до моего возвращения.
– Я почти закончил размещение образцов и…
– Пожалуйста, – сдержанно говорит монахиня. – Только пока меня не будет.
– Нет, – резко бросает мистер Замора, и на его тощей шее проступает узловатая вена. – Можете подождать, пока я закончу.
Луко возвращается с одной из лошадей, которые везли нас из гавани. Должно быть, это и есть Тилди. Сестра Тереза поджимает губы, а мистер Замора возвращается в дом. Несколько минут мы молча ждем. Монахиня нетерпеливо постукивает ногой. Едва мистер Замора появляется снова, повар складывает руки лодочкой, и сестра Тереза легко взлетает в седло. Не говоря больше ни слова, она пришпоривает Тилди, и они уносятся галопом по длинной дороге. Видеть монахиню верхом на лошади примерно то же самое, что видеть пса на задних лапах, – это воспринимается как трюк.
Мистер Замора неуверенно кружит у входа в здание. Приближаться к нам ему, похоже, никак не хочется. Потом он вытаскивает из классной комнаты стул, ставит его у порога, садится и смотрит на нас так, словно мы можем в любой момент напасть на него. Я думаю о его образцах, живых бабочках где-то внутри. Нане наверняка понравилось бы, как они сбежали в лес, вырвавшись из пальцев мистера Заморы яркой извивающейся лентой.
Луко снова садится на корточки у костра и бросает в омлет что-то, отчего воздух наполняется острым, аппетитным ароматом. Приютские дети по-прежнему держат строй, словно бабочки мистера Заморы, аккуратные и неприступные. Наконец Дату делает шаг вперед и протягивает руку самому высокому мальчику из приютских:
– Я – Дату.
Тот морщится и молча проходит мимо. Остальные следуют за ним и с достоинством, будто на тронах, рассаживаются вокруг костра и Луко на колодах. Нам места не остается. Дату опускает руку.
– Эй, – говорит он, – я всего лишь предлагал познакомиться.
Приютские отвечают молчанием.
Луко вскидывает кустистую бровь.
– По-моему, Сэн, он к тебе обращается.
Сэн презрительно фыркает:
– Не хочу подхватить.
– Подхватить что? – спрашивает повар.
– Гнилую заразу. – Сэн поеживается. – Они с того острова. Они – грязные.
В животе у меня все переворачивается. Похоже, добра от них ждать не приходится. Сэн говорит, как мистер Замора. Я слышу, как скрипит стул на крыльце.
Луко дает мальчишке легкий подзатыльник.
– Они здесь потому, что у них этого нет.
– Осторожность лишней никогда не бывает, – подает голос мистер Замора. Его тонкие пальцы теребят рукава.
– Чепуха, – говорит Луко и, поймав сердитый взгляд, извиняющимся тоном добавляет: – Не сочтите за неуважение, но это ж не то, что простуду схватить.
– К тому же мы только что помылись, – сообщает Дату, и все приютские поворачиваются и смотрят на него. – Сестра Тереза водила нас к реке.
– Отлично, – фыркает Сэн. – Теперь и без реки остались.
– Почему? – спрашивает кто-то из приютских.
– Гнилая зараза прячется в воде. – Сэн понижает голос. И все вдруг замирает, даже листья на деревьях не шуршат, даже дрова в костре не потрескивают. – Она ждет на сохнущих камнях, ждет ничего не подозревающих жертв и… – Луко отвешивает ему еще один подзатыльник, а мистер Замора откидывается на спинку стула. Уголки его рта ползут вверх, и я понимаю, что ему это нравится.
– Чушь несешь, детей пугаешь, – обрывает мальчишку повар и, сняв с огня сковородку, делит яичницу.
Сэн смеется, но смех звучит недобро. Не думаю, что он искренне верит в то, что говорит, но и того, во что он верит, вполне достаточно, чтобы облить нас грязью. Другие приютские тоже смеются, хотя и как-то принужденно, и приступают к завтраку. Все, кроме бледной девочки. Она берет свою миску, идет к нашей сбившейся в кучку группе и ставит миску перед Кидлатом.