Про девушку, которая была бабушкой - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Нестерова cтр.№ 22

От возмущения я сразу не нашлась с ответом, потом просипела:

– Вот сволочь эксплуататорская!

– Ага, он тебя очень ценит и даже по-своему любит.

Чтобы любовь не угасала, я вела подсчеты сумм, которые задолжал мне Самохин. Каждый месяц высылала ему по электронной почте письмо с таблицей, в которой указывалось, когда и сколько он мне недоплатил. Таблица уже занимала десяток страниц. Ответное письмо Витьки было кратким: «Согласный. Не отказываюсь. Как только, так сразу».

Дважды я устраивала забастовки: мне нужно столько-то, не заплатишь – пальцем не пошевельну, к компьютеру не подойду. Так было, когда понадобились деньги на свадьбу Даньки и Маши, через два года – на операцию Любови Владимировне, о которой она почему-то не хотела говорить детям. Самохин мотал мне нервы, рассказывая о своих финансовых проблемах, мы разругались с ним вдрызг (по телефону), но помирились, когда он приехал ко мне, привез деньги, которые отдавал со слезами на глазах, точно свои последние кровные. Скупердяй высшей степени. Первый раз это были три тысячи долларов, второй – пять.

На осень я планировала очередную забастовку. Мне требовалось зимнее пальто. Старое в прошлом сезоне уже облипало меня до треска петель на пуговицах, а сейчас не сходилось на груди на добрых десять сантиметров, как ни втягивай живот, который, в сущности, втянуться не был способен. Я редко выхожу из дома, но неровен час – придется, надо подстраховаться. Я облазила весь Интернет от крыши до подвала – нужного мне размера ни одна фабрика не шила. Значит, придется искать швею, которая приедет ко мне домой, снимет мерки, купит материал, потом станет приезжать на примерки… Докука, головная боль плюс Самохин, у которого выпросить тысячу долларов трудней, чем забрать кость у бешеной собаки.

Теперь все переменилось. Зачем мне старушечье пальто размеров 20XL? Если я завтра снова окажусь в прежних габаритах, то завтра об этом и подумаю. У меня есть честно заработанные, хоть и бесчестно укрытые от налогов, средства. Имеется прекрасное юное тело и мечта. Самая сладкая мечта не бывает собственной. Осуществить мечту тех, кого любишь, – высшее блаженство.

Мне врезались в память, как фотографиями на сетчатке глаз отпечатались, потом в сердце, как в альбом наклеились, лица Даньки и Маши, которые бродили по серой бетонной пыльной коробке в Доме в Сокольниках. Маша грезила – молча ходила, иногда взмахивала руками, мысленно возводя стены в квартире ее мечты, расставляя мебель, вешая шторы. У нее было лицо человека, который поет песню или даже оперную арию – про себя, потому что вслух он петь не может и никогда не сможет. Но ему очень хочется петь. Данька злился, прекрасно понимая состояние жены и собственную неспособность реализовать мечту любимой женщины. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас заплачет или примется ругаться, обзывая всё и всех: нас, этот чертов буржуинский дом, правительство, страну, Вселенную. Данька сдержался. Подошел к стене и несколько раз сильно ударил по ней мыском ботинка. Маша, грезиетка, не заметила. Наверное, обувь сына пришла в негодность, Данька ушиб пальцы стопы, и они у него будут долго болеть. Напоминая о беспомощности.

Завершая тему моей профессиональной деятельности.

Период, когда я была «аналитиком», – самый интересный в моей жизни. Так ведь у каждого труженика: на закате жизни вспоминается работа в определенном месте, и теперь, на пенсии, оказывается, именно она была захватывающей, вдохновенной, единственной и не повторившейся. Мое отличие только в том, что на работу я ходила в комнатных тапочках, а инструментами-источниками были сотни сайтов.

Никакой личной заслуги в том, что мне легко даются языки, нет. Это как музыкальный дар, абсолютный слух – надо благодарить гены кого-то из предков. Кстати, когда я стала смотреть фильмы на английском, итальянском, французском и испанском, я ничего не понимала. Я была как Ленин, выучивший английский язык по самоучителю, прекрасно разбиравшийся в текстах. Когда вождь мирового пролетариата приехал в Лондон, он не понимал англичан, они, соответственно, – его. У Владимира Ильича был свой английский. Так у меня иностранные языки были со своими личными клише, исковерканным внутренним произношением. Теперь-то, конечно, спасибо кино, я, кажется, навела звук на текст и обратно. Насколько точно – проверить невозможно, потому что я ни разу за последние тридцать лет не говорила с иностранцем, да и не собираюсь. Я и с русскоговорящими не стремлюсь общаться. Только с самыми близкими. Остальные первым делом начинают бегать глазами по моему необъятному телу и пытаются изобразить, что оно их не шокирует.

У меня до сих пор хранится файл под названием «Псевдоним-аналитик». Мне нравилось придумывать имена, они же подписи под статьями. Воскресенский, аналитик, Рождественский, аналитик, Пасхальный, аналитик – религиозный настрой. Русофильский: Горшкобитов, Горехватов, Твердолепов, Умывайлов, Неумывайкин, Батько, Братко, Сестринский… все «аналитики»

Витька не подозревал и не догадывался или, с точностью наоборот, – знал и был уверен в том, какое удовольствие я получаю, изучая, например, движения косяков рыб, находя несоответствия или полное противоречие в различных исследованиях, в статьях в научных журналах, что я сутками могу выводить зависимость изменения температуры течений мирового океана на 0,03 градуса и улова сельди. Химический состав удобрений, опыт их использования на различных почвах – это же песня! А микробиология? Поверьте на слово, сегодня в микробиологии происходит то же самое, что в информатике перед появлением персональных компьютеров, Интернета – РЕВОЛЮЦИЯ!

Я была неплохим аналитиком, потому NN-эны, то есть первые лица, несколько раз Витьку пытали: «Кто он? Где он? Берем в штат. Зарплата старшего референта, плюс премии, плюс социальный пакет. Нигде больше этот ученый не получит». Витька наслаждался своей значимостью: да, он умеет находить кадры, у него есть свой, тайный, так сказать, фонд гениальных экспертов. Даром он, Самохин, хлеб не ест и сделал вам солидный журнал. Однако, к сожалению, аналитик Горехватов, псевдоним, конечно, не рассматривает возможности работать в штате. Ученый чистой воды, вольный стрелок, откровенно говоря, научная крыса.

– Сам ты крыса! – смеялась я, польщенная, когда он рассказывал. – Жадный капиталистический грызун.

В штат, в коллектив, с девяти утра до семи вечера в офисе за персональным столом – это для меня немыслимо. Проще сразу повеситься.

В пору страшной московской нищеты двадцатых годов прошлого века, безысходного голода Марину Цветаеву пристроили в контору, на ставку, на оклад, на паек для детей. Она пришла, посмотрела на столы, склоненные головы, с девяти утра до семи вечера – вот так склоненные над муторной ерундой. Марина Ивановна поблагодарила, сказала, что ей надо отлучиться. И больше не вернулась в контору. Человек, неспособный трудиться в команде, в офисе, не обязательно лентяй и эпикурейщик. Таких тружеников, как Марина Цветаева и я, пардон за нескромное сравнение, еще поискать. И дело тут даже не в обстановке, в атмосфере – «пять рублей в году и пять пощечин в день», говоря словами Фонвизина. А в физическом ощущении духоты, несвободы, замурованности, постепенного окаменения мозга. И, как следствие, – страх коллектива, режима, ответственности. Большинство людей, счастливчики, в хорошей команде только расцветают.