Сплетение - читать онлайн книгу. Автор: Летиция Коломбани cтр.№ 7

Мать и дочь переходят дорогу, и вот настает момент, когда Смите надо выпустить руку Лалиты. Ей столько хочется сказать своей девочке: радуйся, у тебя будет другая жизнь, не такая, как у меня, ты будешь здоровой, ты не будешь кашлять, как я, ты будешь жить лучше, дольше, тебя будут уважать. От тебя не будет нести этой позорной вонью, этим неистребимым, проклятым духом, ты будешь достойной женщиной. Никто не будет бросать тебе объедки, как собаке. Ты никогда не будешь склонять голову, опускать глаза. Смите так хотелось бы сказать ей все это. Но она не умеет выражать свои мысли, не знает, как поведать дочери о своих надеждах, о своих чуточку безумных мечтах, как рассказать ей о бабочке, что трепещет внутри ее.

И тогда она наклоняется к Лалите и просто говорит:

– Иди.

Палермо, Сицилия

Джулия внезапно просыпается.

Сегодня ночью ей приснился отец. Ребенком она так любила совершать объезд вместе с ним. Рано утром они садились на «веспу», причем Джулия устраивалась не позади, а впереди, на коленях у отца. Ей нравился ветер, трепавший волосы, но еще больше нравилось это порождаемое скоростью пьянящее чувство беспредельности и свободы. Ей не было страшно, ведь ее держали отцовские руки – что же могло с ней случиться? На спусках она кричала от удовольствия и восторга. Она смотрела, как встает над сицилийским побережьем солнце, как постепенно оживают предместья, как пробуждается, потягиваясь, сама жизнь.

Но больше всего ей нравилось звонить в двери. Здравствуйте, мы за каскатурой, гордо говорила она. Вручая ей пакеты с волосами, женщины угощали ее иногда каким-нибудь лакомством или дарили картинку. Джулия гордо забирала у них «добычу» и отдавала папе. Тот доставал из сумки маленькие чугунные весы, которые всегда носил с собой, – они перешли к Пьетро от отца, а тому – от деда. Он взвешивал пряди, чтобы определить их стоимость, потом давал женщине несколько монет. Когда-то волосы обменивались на спички, но с появлением зажигалок такой торг постепенно прекратился. Теперь расплачиваются наличными.

Отец часто со смехом рассказывал о старушках, которые не могли уже выходить за пределы собственной комнаты и спускали корзину со своими волосами из окна на веревке. Он махал им рукой, забирал волосы, клал деньги в корзину, которая таким же образом поднималась обратно.

Джулия помнит, как смеялся отец, рассказывая это.

Затем они отправлялись в другие дома. Arrivederci! У парикмахеров им перепадало побольше. Джулии нравилось выражение, с которым отец брал в руки косу, сплетенную из длинных волос, – самый редкий и самый дорогой товар. Он взвешивал ее, измерял длину, оценивал на ощупь мягкость и густоту волос. Потом платил, благодарил и ехал дальше. Надо было поторапливаться: в одном только Палермо у мастерской Ланфреди была сотня поставщиков. Если поспешить, к обеду они уже будут дома.

Этот образ – девятилетняя Джулия на «веспе» – еще какое-то время присутствует в ее сознании.

Но постепенно он становится все более расплывчатым, смутным, словно только что увиденный сон мешается с реальностью, с трудом пробивающейся наружу.

Значит, это правда. Вчера, во время своего объезда, папа попал в аварию. По необъяснимой причине «веспа» съехала с проезжей части. А ведь он прекрасно знает эту дорогу, он ездил по ней сотни раз. Спасатели говорят, что какое-то животное могло выскочить на проезжую часть, но есть вероятность, ему самому стало плохо. Никто не знает. Сейчас он находится между жизнью и смертью в больнице Франческо Саверио. Врачи отказываются делать прогнозы. Надо быть готовыми к самому худшему, сказали они маме.

«К самому худшему». Джулии этого даже себе не представить. Отец – это что-то такое, что не может умереть, что-то вечное, скала, столп, на котором все держится. Тем более ее отец. «Пьетро Ланфреди – это сама природа, мы еще отпразднуем его столетний юбилей», – говорит обычно его друг, доктор Синьоре, попивая вместе с ним граппу. Пьетро, весельчак, жизнелюб, папа, любитель хороших вин, патриарх, хозяин, холерик, увлекающаяся натура – ее отец, ее обожаемый отец не может уйти! Не сейчас. Не так.

Сегодня День святой Розалии. Какая ирония, думает Джулия. Ликующие жители Палермо будут шествовать с процессией по улицам города в честь его небесной покровительницы. Праздник будет пышным, как и каждый год. По обыкновению, отец дал работницам свободный день, чтобы те смогли принять участие в празднествах – прошлись днем в процессии по Корсо Витторио-Эммануэле, а вечером с наступлением темноты полюбовались фейерверком на Форо Италико.

Джулии же не до праздника. Пытаясь не обращать внимания на радостную атмосферу, царящую на улицах города, она вместе с матерью и сестрами едет к отцу. Папа лежит на больничной койке, и по его виду не скажешь, что ему больно. От этой мысли ей становится немного легче. Его тело, такое сильное когда-то, сегодня выглядит хрупким, как у ребенка. Он кажется меньше, чем раньше, думает она, как будто его ушили. Может быть, так и бывает, когда душа покидает тело… Она поспешно прогоняет эту зловещую мысль. Отец здесь. Он жив. Этого и надо держаться. Врачи говорят: черепно-мозговая травма. Это значит: ничего не известно. Никто не может сказать, выживет он или умрет. Он и сам, кажется, еще не решил.

Надо молиться, говорит мамма. Сегодня утром она попросила Джулию и ее сестер сходить вместе с ней на процессию святой Розалии. Святая дева творит чудеса, говорит она, в прошлом она показала это, когда спасла город от чумы, надо пойти и попросить о помощи. Джулии не очень-то по душе подобные проявления религиозного рвения, да и толпа с ее непредсказуемостью внушает опасения. Кроме того, она не верит во все это. Конечно, она крещеная и конфирмацию проходила: она помнит этот день, когда в традиционном белом платьице принимала первое причастие под внимательными и благочестивыми взглядами родных. Это одно из лучших воспоминаний ее жизни. Но сегодня у нее нет никакого желания молиться. Ей хочется побыть рядом с папой.

Однако мать настаивает. Когда медицина бессильна, помощи можно ждать только от Бога. Она говорит с такой убежденностью, что Джулии вдруг становится завидно: она завидует ее простодушной вере, которая никогда не оставляла ее. Мать – самая благочестивая из известных ей женщин. Каждую неделю она ходит в церковь послушать мессу на латыни, из которой не понимает ни слова. «Чтобы вознести благодарность Господу, понимать совсем не обязательно», – любит она повторять. В конце концов Джулия уступает.

Вместе они присоединяются к кортежу и толпе почитателей святой Розалии между собором и площадью Куатро Канти. Именно туда устремляется людской поток, чтобы почтить святую деву, гигантскую статую которой только что пронесли по улицам города. В июле в Палермо жарко, на улицах и проспектах стоит изнуряющая духота. Джулия задыхается в толпе, в ушах у нее гудит, в глазах помутилось.

Мать останавливается, чтобы поздороваться с соседкой, которая интересуется папиным здоровьем – весть о несчастье уже облетела всю округу, – и, воспользовавшись этим, Джулия отстает от процессии. Она укрывается в тенистом переулке, чтобы освежиться водой из фонтана. Дышать становится легче. Она понемногу приходит в себя, но тут на улице, чуть дальше, раздаются голоса. Два карабинера грубо останавливают какого-то крепкого темнокожего мужчину. На голове у него черная чалма, и стражи порядка велят ему ее снять. Мужчина протестует на прекрасном итальянском языке с легким иностранным акцентом. У него все в порядке, заверяет он, показывая свои документы, но жандармы не желают слушать. Они раздражаются, грозятся отвести его в участок, если он будет упорствовать в своем неповиновении властям: под головным убором может быть спрятано оружие, говорят они, а в день праздника такие вещи нельзя пускать на самотек. Мужчина стоит на своем. Чалма означает принадлежность к определенной религии, ему запрещено снимать ее на людях. Кроме того, она не мешает идентифицировать его личность, продолжает он, ведь на удостоверении он снят в том же виде: эта привилегия предоставлена сикхам итальянским правительством. Джулия с волнением наблюдает за сценой. Мужчина очень красив: у него атлетическое сложение, тонкие черты, смуглая кожа и неожиданно светлые глаза. На вид ему не больше тридцати. Карабинеры переходят на повышенные тона, один из них даже начинает толкать его. Затем они хватают его и тащат в сторону жандармерии.