Ужас на поле для гольфа - читать онлайн книгу. Автор: Сибери Куинн cтр.№ 102

– М-м… да, – мягко кашлянул Джервэйз, опустив глаза под пылающим взглядом француза. – Э-э-э… видите ли, сегодня утром я оставил свой карандаш здесь, и я подумал, что вы не будете против, если я приду за ним. Я просто собирался постучать, когда…

– Когда я избавил вас от этого труда, n’est-ce-pas? – перебил тот. – Очень хорошо, друг мой. Вот, – вернувшись к столу, он схватил горсть разных карандашей, ручек и других письменных принадлежностей, в том числе пачку мела, – возьмите и уходите с Богом.

Он сунул инструменты в руки удивленного суперинтенданта, затем повернулся ко мне. Блеск его голубых глазок и яркий цвет обычно бледных щек показывали его едва сдерживаемую ярость.

– Троубридж, mon vieux, – почти прошипел он, – боюсь, что должен буду просить выступить вас в качестве охранника. Встаньте снаружи, друг мой, и если кто-нибудь придет искать ручки, карандаши, кисти или печатные машинки, будьте добры, вышвырнете его. Мне не нравится, когда люди ищут карандаши через замочную скважину, пока я опрашиваю детей!

После этого я оставался на страже перед кабинетом, а дети друг за другом заходили, недолго разговаривали с де Гранденом и выходили.

– Ну как, обнаружили что-нибудь? – спросил я, когда экзамен, наконец, закончился.

Де Гранден задумчиво пригладил свои усики.

– Гм. И да, и нет. С детьми нежного возраста, как вы знаете, демаркационная линия между воспоминанием и воображением не слишком четко нарисована. Старшие не могли мне ничего сказать; младшие рассказывают историю о «белой даме», – и если она ночью посещала приют, кто-то исчезал. Но что это значит? Кто-то из прислуги делал ночной обход? Может быть, занавеска на окне колыхалась от ночного ветерка? Возможно, основанием служило детское воображение, подхваченное и преувеличенное другими малышами. Я боюсь, что пока мы мало что можем сделать. Между тем, – оживился он, – думаю, что слышу звук гонга на обед. Parbleu, я голоден, как карп, и пуст, как литавра. Поспешим в трапезную.

Обед прошел в молчании. Суперинтендант Джервэйз казался смущенным под саркастическим взглядом де Грандена; остальная прислуга, делившая с нами стол, восприняла сигнал от своего начальника, и разговор едва клеился – до того, как было подано второе. Тем не менее, де Гранден, казалось, наслаждался всем, что было перед ним, и предпринимал напряженные усилия, чтобы развлечь миссис Мартину, сидевшую напротив справа от него.

– Но, мадам, – настаивал он, когда дама отказалась от блюда с превосходно обжаренной говядиной, – конечно же, вы не должны отказываться от этого прекрасного жаркого! Помните, что это лучшая пища для человечества, поскольку она не только содержит нужные нам калории, но и большое количество железа. Позвольте, я помогу положить вам то, что одновременно является пищей и укрепляющим!

– Нет, спасибо, – ответила смотрительница, глядя на сочное жаркое с некоторым недоумением. – Я вегетарианка.

– Как ужасно! – посочувствовал де Гранден, будто она призналась в ужасном грехе.

– Да, мать Мартина в течение последних шести месяцев питается только овощами, – поддержала одна из сиделок, толстая, краснощекая девушка. – Она ела столько же мяса, как и любой из нас, но внезапно она отвернулась от него, и… о, миссис Мартина!

Смотрительница поднялась со стула, согнувшись, и выражение на ее лице оправдало восклицание девушки. Лицо ее побледнело, губы обнажили оскал, как у рычащего животного, глаза, казалось, выступили из орбит, обратившись к испуганной девушке. Мне показалось, что не только ярость, но что-то вроде отвращения и страха выражаются в ее пылающих глазах, когда она произнесла низким, страстным голосом:

– Мисс Босуорт, что я делала и что сейчас делаю, не ваше дело. Пожалуйста, не вмешивайтесь в мои дела!

На мгновение воцарилось молчание за столом, но французу удалось спасти ситуацию замечанием:

– Tiens, мадам, пыл новообращенного всегда выше, чем у новорожденного. Буддист, который не ест мяса от своего рождения, не настолько силен, чтобы защищать свой рацион, как недавно преобразованный европейский вегетарианец!

Мне же, когда мы вышли из столовой, он признался:

– Очаровательный обед, весьма интересный и поучительный. Теперь, мой друг, отвезите меня сразу домой. Я хочу взять собаку у сержанта Костелло.

– Что? – недоверчиво ответил я. – Вы хотите одолжить…

– Совершенно верно. Собаку. Полицейскую собаку, если хотите. Думаю, мы используем животное этой ночью.

– Ладно, – согласился я.

Работа его подвижного ума была мне неведома, и я знал, что расспрашивать бесполезно.

Вскоре после захода солнца мы вернулись в спрингвиллский приют с большой и абсолютно не дружелюбной полицейской собакой, предоставленной нам местным полицейским, разделившим с нами машину.

– Если хотите, поговорите с мсье Джервэйзом, – велел мой компаньон, когда мы остановились перед домом для младших детей. – Пока вы это делаете, я привяжу этого прекрасного зверя в дортуаре, где малыши будут спать, – так, что он не сможет достать никого из своих маленьких соседей по комнате, но сможет легко поспорить с кем-либо, кто попытается войти. Рано утром мы придем за ним, чтобы он не успел укусить никого из обслуживающего персонала, кто войдет в общежитие по законному делу. Что касается других… – он пожал плечами и приготовился отвести огромное животное в спальное помещение.

Его программа отлично работала. Мистеру Джервэйзу не о чем было говорить со мной по этому делу, и я понял, что он испытывал большую ненависть к де Грандену. Вновь и вновь он заверял меня, почти со слезами на глазах, что он не имел ни малейшего намерения подслушивать, когда его обнаружили перед дверями кабинета, но что он действительно пришел в поисках карандаша. Ему надо было составить отчет, а все инструменты находились в его кабинете, которым мы завладели. Его протесты были настолько серьезными, что я оставил его в убеждении, что де Гранден поступил с ним несправедливо.

На следующее утро я не знал, что и думать. Добравшись до приюта задолго до рассвета, мы с де Гранденом вошли в общежитие для младших, поднялись по лестнице на второй этаж, где малыши спали, и вывели ужасную собаку, которую француз привязал десятифутовой толстой стальной цепью к крепкому штырю, вбитому в пол. Опрос среди персонала дал информацию о том, что никто не посещал дортуар после того, как мы ушли, так что не нашлось никого из приютских, кто бы мог что-то сделать. Тем не менее, на полу рядом с собакой лежал рваный квадрат белого льна, почти разжеванный диким зверем, который мог быть вырван, например, из ночного халата или пижамы. А когда суперинтендант Джервэйз появился в кабинете, чтобы поприветствовать нас, правая рука его была перевязана.

– Вы ранены, мсье? – спросил де Гранден с наигранной заботой, глядя на перевязанную руку суперинтенданта, глаза которого бегали.

– Да, – ответил тот, виновато подкашливая. – Да, сэр. Я… я вчера очень неудачно порезался разбитым стеклом в моей квартире. В окне, должно быть, была сломана задвижка, стекло разбилось, и…