Поведав свой план мести, Прокна незаметно от слуг провела сестру во дворец. К счастью, Терей был на охоте. К матери, ласкаясь, бросился Итис.
Из глаз Филомелы, видевшей племянника впервые, полились слезы. Но сестра строго посмотрела на нее, и Филомела, дрожа от страха, последовала в женскую половину дома. Здесь мать безжалостно лишила мальчика жизни и приготовила из его тельца трапезу, как это она делала всегда, ожидая возвращения супруга.
Услышав тяжелые шаги Терея, она бросилась ему навстречу и сама стала угощать жарким. Проголодавшийся Терей ел с аппетитом.
Насытившись, он отодвинул блюдо и спросил, где Итис.
– В тебе! – ответила Прокна.
Не понял фракиец, что имеет в виду супруга, но по самому тону, каким были произнесены эти слова, почувствовал недоброе.
– Немедленно приведи Итиса! – крикнул он, побледнев.
Из-за занавеси вышла Филомела и швырнула на стол окровавленную голову ребенка.
Несколько мгновений царь был неподвижен. Затем, оттолкнув от себя стол, он бросился за обратившимися в бегство сестрами, но не смог их догнать. Не допустили этого справедливые боги, всегда сочувствовавшие слабым и обиженным. Однако боги не выносили ни в чем чрезмерности. Жестокая месть сестер вызвала у них отвращение, и они решили наказать всех троих.
На бегу у Прокны и Филомелы выросли крылья, и они превратились в птичек – ласточку и соловья. Терей тоже покрылся перьями. Фракийский шлем на его голове превратился в большой гребень, нос вытянулся в длинный острый клюв. Стал Терей удодом и с тех пор живет в лесу и, заглядывая в самые темные его углы, кричит, словно призывая сына:
– Итис! Итис!
А чей это чудный голос? Прислушайтесь! Это поет Филомела. В ее голосе такая тоска.
Узнав о гибели дочерей, Пандион умер от горя, проклиная себя, что отдал дочь ради увеличения своей власти за чужеземца, жившего по варварским законам. Могилу Пандиона показывали в Мегаре, которая тогда была частью Аттики, на берегу моря, волнам которого он доверил своих дочерей.
Орифия и Хтония
Правил там царь Эрехтей, рожденный землею,
Хлеб дарующей смертным, и вскормлен самою Афиной.
Ею ж потом поселен в Афинах, где в храме богатом
Юноши в жертву быков и баранов приносят.
Гомер (пер. Н. Гнедина)
Не была тогда Аттика единой. Враждовали между собой ее города-соседи Афины и Элевсин. Пользуясь этим, безнаказанно совершали на страну набеги эвбейцы, переплывая узкий пролив, отделяющий их остров от Аттики. В царском же доме не было сыновей-воителей. Благо еще боги не обидели царскую чету дочерьми. Но одно дело родить, а другое сохранить.
Любимицей родителей была старшая дочь Орифия. Но не уберегли они ее. Девушку похитил шумевший над Аттикой ветер Борей, когда она собирала на берегу речки Илисс цветы. Взял он ее в свои объятия и понес. Кричала Орифия что было сил, но никто не услышал ее – ни смертные, ни бессмертные боги, ибо Борей заглушил девичий голос своим диким воем.
С высоты все казалось Орифии игрушечным – и дома Афин, и деревья на склонах Киферона. Огромные волны в бушующем море виделись маленькими кудрявыми барашками, разбегающимися при виде волка. Закинула Орифия голову и увидела, что Гелиос смотрит на нее, как ей показалось, с жалостью и сочувствием. И взмолилась она ему:
– Всевидящий и справедливый титан! Полюбилась я нечестивому Борею, и он куда-то уносит меня, не известив моих несчастных родителей и не договорившись о приданом.
Спаси меня, Гелиос! Порази бесчестного похитителя своими золотыми стрелами!
Не успела Орифия объяснить Гелиосу, что она лучше погибнет, чем станет возлюбленной насильника, как Борей взвился таким бешеным вихрем, что девушка потеряла сознание и не заметила, как они влетели в глубокую пещеру, куда никогда не заходили лучи Гелиоса.
Когда Орифия пришла в себя, то поняла, что Борей овладел ею и улетел неведомо куда. Одиночество в мрачной пещере царевне было приятнее соседства с Бореем. Она с ужасом вспоминала его цепкие руки и длинный волочащийся хвост. Поднявшись, девушка коснулась ладонью бугристой неровности стены и побрела, нащупывая дорогу.
Никто не знает, сколько времени она бродила во мраке, пока увидела вдали белую точку. Рванувшись к ней, Орифия оказалась у выхода из пещеры. И в это время ее тело пронзила боль. На глазах у Гелиоса она родила двух мальчиков. Не обнаружив на спинках младенцев крылышек, молодая мать успокоилась. «Какое счастье, – думала она, – что новорожденные похожи на меня!»
Но радоваться или огорчаться было рано. Откуда ей было знать, что крылья у мальчиков вырастут позднее и они смогут летать, как их нечестивый отец.
Не скоро узнали в Афинах, что Орифия жива. Не смогла этому порадоваться ее несчастная мать – вскоре после исчезновения девушки она умерла от горя. Зато у честолюбивого Эрехтея было две радости сразу: дочь жива и он стал тестем самого Борея. «Пусть завидуют соседи! – думал царь. – Пожалуюсь зятю, и он сдует обидчиков вместе с их домами в море».
Эрехтей действительно призывал Борея на помощь, но тот не услышал мольбы, а может быть, не захотел помочь, поскольку брак был незаконным. Кто знает? Во всяком случае, от нового родственника не было никакой помощи, а враги эвбейцы заключили союз с фракийским царем Имморадом
[169], и тот уже двигался на Аттику. Не зная, как справиться с противником, решил Эрехтей обратиться за советом к дельфийскому оракулу. Пифия ответила, что царь одолеет Имморада, если принесет в жертву одну из своих дочерей.
Пошатнулся любящий отец и, вернувшись в Афины, не стал никому говорить о предсказании оракула. Но каким-то образом об этом узнала младшая, Хтония. Явилась она к отцу и воскликнула:
– Я готова умереть, чтобы спасти Афины!
Замахал Эрехтей руками и, обняв дочь, сказал:
– Лучше нам всем погибнуть, чем отдать тебя подземным богам.
– Нет, отец, – возразила Хтония, – ты должен думать не обо мне, а о своем долге перед городом, власть над которым тебе вручила Афина.
Долго еще отговаривал Эрехтей Хтонию, но она была непреклонна, и царь, горько рыдая, уступил.
Похоронив дочь, Эрехтей смело выступил навстречу Иммораду. Того это немало удивило, ведь до сих пор афиняне отсиживались за высокими городскими стенами, не мешая ему грабить и убивать. Знал Имморад, что афинский царь вдвое старше его, и, будучи уверен в победе, предложил Эрехтею поединок, который решит, кому править Аттикой.
Эрехтей не колеблясь согласился, и схватка показала, что жертва Хтонии была не напрасна. Унося тело своего царя, враги отступили и многие годы не тревожили Аттику.