— Ну-ка прекратите немедленно! Не хватало ещё поругаться под конец праздников!
А Вячик хмыкнул и мудро сказал:
— Вот так и начинаются религиозные войны…
Арбуз попыхтел с полминуты, валенком пнул в костёр выскочивший уголёк. И пробубнил — видать, через силу:
— Алька, ты меня прости… — Всё-таки он был настоящий верующий. Не то что я.
Я терпеть не мог просить прощения. Если приходилось, от стыда закладывало уши. Но тут я выдавил в ответ:
— И ты… меня…
А что было делать? Не хватало ещё развалить нашу компанию! Куда мы друг без друга?
— И чтобы больше… никогда никаких споров, — потребовала Настя. — Ясно вам?
Мы надуто молчали. От неловкости.
— Арбуз, ясно тебе?
— А я че… Ну, ясно.
— Алька!
Я сдвинул пятки.
— Так точно, ваше превосходительство!
— Я серьёзно.
— И я…
— Вячик!
— А я-то что? Я не начинал…
— Вальдштейн!
— Ну, ясно, ясно…
Уж он-то больше всех должен был ценить нашу дружбу. Ведь в этом учебном году никто к нему не приставал именно потому, что мы в классе держались вместе: он, Пшеницына и я. А в случае чего — в седьмом классе был здоровый и крепкий Арбуз Стебельков…
В общем, получилось, что мы там, на заснеженном огороде, подтвердили нашу дружбу. Конечно, не клятва это, но и не совсем простые слова. Всё-таки у огня, у новогодне-прощального костра…
Вячик вдруг поёжился:
— Скорее бы весна…
И она пришла. Довольно скоро. В феврале ярче засинело небо, сильнее заискрился снег — жёлтый на солнце и лиловый в тени. Говорливее сделалась речка Стеклянка, которая так и не застыла на зиму. Наверно, потому не застыла, что ближние фабрики спускали в неё морозоустойчивые растворы…
Дни бежали, часы в бабушкиной комнате подгоняли их своим «тик-так». Если дурашливый Квасилий останавливал их, я запускал механизм снова.
Однажды я пришёл из школы и опять не услышал знакомого тиканья.
— Ну, Квас, когда-нибудь я тебя поймаю… — Я толкнул бабушкину дверь. Часов не было.
— Ба-а!..
Она очень спокойным голосом сообщила из кухни:
— Приезжали грузчики из комиссионного магазина, увезли. Я после зрелых размышлений решила, что телефон важнее. Вот… И не надо эмоций. В конце концов, следует смотреть на вещи трезво. Вдруг у меня случится сердечный приступ? Как вызвать неотложку? Тут важна бывает каждая минута.
У бабушки было отличное (тьфу-тьфу!) для её возраста здоровье. Иногда спина заболит или простуда привяжется, но не надолго. Какие сердечные приступы!
— Это папа допёк тебя! Душу вынул…
— Не смей так говорить об отце! Никто из меня ничего не вынет, если я не захочу…
Конечно, она сама захотела. Но последней каплей этого «хотенья» была наверняка недавняя ссора с отцом.
Однажды вечером он пришёл очень поздно. Мама ужасно тревожилась. Я тоже. И бабушка, конечно, хотя и вида не подавала.
Когда он появился, мама не выдержала:
— Мы себе места не находим, а ты… Как это называется!
— Это называется — дела. Работа…
— Работа, которая пахнет коньяком «Белый аист»! У меня прекрасное обоняние!
Отец сказал, что была презентация нового изделия, пришли представители заказчика, уйти было нельзя.
— И ты не мог предупредить нас заранее?
— Это получилось неожиданно, они приехали из Петербурга… Разве я виноват, что нет у нас телефона!
— Не кричи, пожалуйста.
А он и не кричал. Только чуть повысил голос. Но мама заявила:
— Ты кричишь, как на пожаре. Да ещё пьяным голосом. Не знаю, где и с кем ты проводил свою… презентацию, но дома, при сыне, будь добр вести себя прилично. Если угодно, можешь шуметь в Калуге, при другом своём… наследнике.
— По-моему, ты просто выжила из ума, — выдал в ответ папочка. Мама молча ушла из кухни. Отец сразу обмяк, растерянно посмотрел на меня.
— Такие вот дела, брат… — И хотел положить мне ладонь на голову. Но я увернулся и тоже ушёл к себе.
А потом лежал под одеялом и маялся. Вспоминал, какие беззащитные сделались у отца глаза.
Через полчаса я не выдержал, на цыпочках подошёл к кухонной двери. Отец сидел перед телевизором и смотрел на выключенный экран. Дверь скрипнула, он обернулся.
— А, это ты…
Наверно, он думал, что это пришла мириться мама. А тут такое разочарование: всего-навсего сын!
— Ты что-то хочешь сказать? — Равнодушный тон. Я понял: это он отыгрывается за свою недавнюю растерянность. И за то, что я уклонился от его ладони.
— Нет. Ничего не хочу…
— А мне показалось…
— Что?
— Будто ты чем-то недоволен.
— Да, недоволен. Как ты разговариваешь с мамой…
Он повернулся ко мне вместе со стулом.
— А вот тут, дорогой мой, ничего не поделаешь. Перевоспитываться мне поздно. Пока жив, придётся вам терпеть меня такого, какой есть.
Я молча прикрыл за собой дверь.
Телефон появился у нас в середине марта. Белый кнопочный аппарат. Бабушка то и дело звонила теперь своим знакомым. У неё были в городе подруги ещё со школьных времён. А были и те, с кем она работала много лет в Железнодорожном институте. Последние годы перед пенсией бабушка заведовала там научной библиотекой.
Звонил и я: Вячику, Арбузу, ребятам из класса. И жалел, что у Насти нет телефона.
Пытался позвонить я и Стоковым. Ивке. Но у них молчал телефон. Испортился, что ли? Я и досадовал, и… чувствовал облегчение. Было стыдно: ведь с того дня, шестнадцатого октября, я ни разу не побывал у него. Нет, не лень мешала мне. Просто я боялся, что при встрече будет мне тягостно и неловко. Ведь горе-то никуда не ушло из дома Стоковых. И я просто не знал, чем утешить Ивку, Соню, их маму. Не говорить же снова о бессмертии души…
Отец уехал на неделю в Москву (видимо, с заездом в Калугу). В субботу позвонил из столицы. Мамы не было, ушла на рынок, и трубку взяла бабушка.
— Алик, папа зовёт тебя.
— Здравствуй, наследник. Ну, как вы там?
— Нормально.
— Вот какое дело. Один знакомый приглашает нас летом к нему на дачу в Подмосковье. Он один, места много. Отдохнём наконец по-человечески. Мама, ты, я… Ну, и Алексея позовём… Ты не против, а?
Я сказал, что не против. Надо же, в конце концов, повидаться с братом.