– Как долго вы прожили в Клэнтоне? – спросила Уилма, стараясь разговорить меня: как-то неловко было так быстро заканчивать собеседование. Но при этом оба мы знали, что работу я получу, ведь объявление о найме печаталось вот уже два месяца.
– Пару недель. Приехал сюда из Тьюпело.
– И что же привело вас в Клэнтон?
Это следовало понимать так: Юг любить ты просто обязан. Люди редко отказываются отвечать на вопросы личного характера. Да и ответ мой был ей неинтересен. Наверное, спросила из любопытства, узнать, почему человек вроде меня переезжает в другой город ради работы за шесть долларов в час.
– Там, в Тьюпело, была несчастная любовь, – солгал я. – Вот и захотелось сменить обстановку. – Байка о несчастной любви всегда срабатывала безотказно.
– Я очень сожалею, – пробормотала она и тоже солгала. Ей было плевать.
Уилма Дрел наконец отложила мое заявление в сторону.
– Когда можете приступить к работе, мистер Гриффин?
– Называйте меня просто Гил, – сказал я. – А когда надо?
– Как насчет завтра?
– Прекрасно.
Обычно я был нужен им сразу, немедленно, так что предложение удивления не вызвало. Еще минут тридцать я просидел с Труди, заполняя бумаги. Она занималась этим рутинным делом с самым серьезным видом, всячески желая подчеркнуть, что ее должность важнее моей. Уже отъезжая от «Тихой гавани», я взглянул на окна и спросил себя, сколько здесь продержусь. Обычно меня хватало месяца на четыре.
Моя временная обитель в Клэнтоне представляла собой двухкомнатную квартиру в доме, где некогда располагалась ночлежка. Здание обветшало от времени, пришло в негодное состояние, зато находилось всего в квартале от городской площади. В объявлении квартира называлась меблированной, но при первом своем посещении я увидел лишь армейскую койку в спальне, обтянутый розовым винилом диван в гостиной да крохотный, размером с пиццу, круглый столик возле этого дивана. Еще имелась пара шатких стульев, старая электроплитка – неисправная – и старый холодильник, который едва работал. За все эти удобства я обещал платить владелице, мисс Руби, двадцать долларов в неделю наличными.
Видал я, впрочем, квартирки и хуже, но не намного.
– И чтобы никаких вечеринок, – с улыбкой предупредила хозяйка, и мы обменялись рукопожатиями.
Вечеринок она в своей жизни, несомненно, навидалась. Дать ей можно было от пятидесяти до восьмидесяти. И лицо пострадало не столько от возраста, сколько от нелегкой жизни и бесчисленных выкуренных ею сигарет. Впрочем, она усердно вела борьбу с возрастом – с помощью толстых слоев тонального крема, румян, помады, блеска для губ, туши, теней, подводки для глаз – и ежедневно выливала на себя флаконы духов. Их аромат смешивался с запахом табака, и эта комбинация напомнила мне запах застарелой высохшей мочи, столь характерный для домов престарелых.
И конечно, аромат виски. Буквально через секунду после рукопожатия мисс Руби предложила отметить сделку:
– Ну что, махнем по маленькой? – Мы находились в ее квартире на первом этаже, и не успел я ответить, как она направилась к бару. Достала бутылку «Джим Бим», налила по несколько унций в стаканы, добавила содовой, и мы с ней чокнулись. – Хлопнуть по рюмашке на завтрак – лучший способ начать день, – заметила она и отпила глоток. Было девять утра.
Потом она закурила «Мальборо», и мы вышли на крыльцо. Жила она одна, и я сразу понял: эта женщина страшно одинока. Ей просто хотелось хоть с кем-то поговорить. Я вообще редко пью, а уж виски – никогда, и после нескольких глотков язык у меня онемел. На мою собеседницу, судя по всему, спиртное никак не подействовало, и она стала рассказывать об обитателях Клэнтона, которых я никогда не знал. Минут через тридцать она поболтала кубиками льда в пустом стакане и спросила:
– Ну как насчет еще одного маленького «Джимми»? – Предложение я поспешил отклонить и вскоре ушел.
Знакомила меня с моими обязанностями медсестра Нэнси, приятная пожилая женщина, проработавшая в «Тихой гавани» тридцать лет. Мы с ней переходили из комнаты в комнату в северном крыле и здоровались с пациентами. По большей части обитатели дома размещались по двое. Подобные лица я видел и прежде: веселые, готовые радостно приветствовать новичка; печальные, которым было все равно; горестные, угнетенные мыслью о том, что придется провести еще один день в одиночестве, и, наконец, пустые, ничего не выражающие лица тех, кто уже как бы и не присутствовал в этом мире. Такие же лица были и у обитателей южного крыла. А вот в заднем крыле все обстояло несколько иначе. Вход в него преграждала массивная металлическая дверь, и чтобы отпереть ее, сестра Нэнси набрала на панели четырехзначный код.
– Тут у нас самые тяжелые, – тихо пояснила она. – Несколько «альцгеймеров», остальные просто выжили из ума. – В этом корпусе было десять палат, каждая на одного человека. Меня познакомили со всеми, без каких-либо инцидентов.
Затем я прошел за сестрой Нэнси в кухню, потом осмотрел крошечную аптеку, а также кафетерий, где пациенты ели и общались. В целом «Тихая гавань» представляла собой вполне типичный дом престарелых – чистенький, где все катилось по налаженной колее. И пациенты тут были счастливы, насколько это вообще возможно в их положении.
Позже я решил заглянуть в реестр судебных дел – проверить, отмечались ли здесь случаи издевательства над пациентами, не привлекали ли кого-то из персонала за пренебрежение своими обязанностями. Эту информацию могло предоставить агентство в Джексоне, где хранились все данные по подобным судебным делам. Вообще мне предстояло много чего проверить. Но в этом и состояла моя работа.
Мы вернулись в приемную, где сестра Нэнси начала объяснять правила посещений, и тут вдруг послышался странный звук – вроде бы рожка.
– Осторожнее, – сказала она и приблизилась к столу. Из северного крыла на огромной скорости к нам неслась инвалидная коляска. Управлял ею старик в пижаме. Проезжая мимо, он махнул рукой, давая понять, чтобы мы убирались с дороги, другой рукой он давил на велосипедный клаксон, закрепленный над правым колесом. Катил коляску мужчина, на вид не старше шестидесяти, с огромным животом, выпиравшим из-под старой футболки. Он был в грязных носках и без обуви.
– Да потише ты, Уолтер! – рявкнула Нэнси, но они уже промчались мимо и покатили по коридору, ведущему к южному крылу. Все встречные пациенты разбегались, некоторые поспешно прятались в свои комнаты. – Уолтер просто обожает свою коляску, – заметила медсестра.
– А кто у него в водителях?
– Донни Рей. За день, должно быть, наматывают по коридорам и холлам миль десять, не меньше. На прошлой неделе сбили Перл Дюнаван, чудом обошлось без перелома. Уолтер сказал, что забыл ей посигналить. До сих пор объясняемся с ее семьей. Кошмар какой-то. Но знаете, Перл довольна – ей теперь уделяется столько внимания.
И снова кряканье клаксона – я увидел, как парочка докатила до конца коридора и повернула обратно к нам. С шумом коляска вновь промчались мимо. Уолтеру было восемьдесят пять плюс минус год – я обладал достаточным опытом, чтобы определить возраст любого пациента с точностью до трех лет, – и он явно наслаждался этой поездкой. У Донни Рея глаза были возбужденно расширены, пот лил со лба, на футболке под мышками темные пятна. И снова, проезжая мимо, они не обратили на нас ни малейшего внимания.