– Совершенно бесполезно, Грег.
Он замолчал и прикрыл глаза.
Некоторое время они просто сидели рядом молча, опираясь спиной на ствол старого дуба.
– Я все ищу, где я накосячил, Белль, – сказал он чуть погодя, – и не могу найти. Я рад бы извиниться, но не понимаю, за что. Я виноват, но не перед тобой. Ты бросаешь меня, когда больше всего нужна.
– Ты сделал так, как должно, дай и мне сделать то, что я должна. Я ухожу не из-за тебя, Грег, я ухожу из-за себя…
В этой части города сейчас мало кто жил, поэтому было совсем тихо, как в осеннем лесу, и можно было расслышать, как гудят над желтой пеной цветущих мериголд тяжелые осенние трутни и последние пчелы.
– Ты приходила за фотографиями? – спросил он, указывая на альбом, торчащий из рюкзачка.
– Да. Хочу взять с собой кое-что.
– Можно?
Она пододвинула к нему рюкзак.
Грег перевернул несколько страниц.
– Чудесное было время… Всего год назад. Ты тут такая серьезная!
– Я там счастливая.
На следующем фото они были вместе – всей компанией, и Тони с Даной стояли рядом с Грегом, и оба улыбались.
Рука Грега замерла на миг, а потом он с усилием пролистнул страницу.
Снова все вместе, на День труда.
Он вместе с Ханной на школьном рождественском балу.
Пикник возле Спригвуда, на реке.
Тони, мокрый после купания, обнимает Дану и Ханну за талии. Ханна хорошо помнила этот день. Он был совсем недавно, этот веселый пикник, в начале осени прошлого года. И так давно, что страшно было вспомнить…
Грег закрыл альбом.
– Оставишь его мне? – спросил он.
– Конечно. Храни до моего возвращения.
– А ты вернешься? – спросил он серьезно.
Ханна кивнула.
– До марта?
– Да.
– Врешь ведь, – сказал он.
– Я попытаюсь…
– Ну, хоть так… С тобой пойдет Васко.
Ханна встрепенулась.
– Он нужен тебе!
– У меня достаточно людей для обороны города. Васко пойдет с тобой, а иначе ты не выйдешь за ворота.
Ханна вскочила.
– Не смей мне приказывать!
– Я не приказываю, Белль. Я говорю, как будет. Ты же не думала, что я отпущу тебя одну? Это двести миль, двести гребаных миль! Ты летом уцелела чудом, а чудеса редко случаются дважды. Сбавь обороты, ты бы сделала то же самое для меня.
Он тоже поднялся, и Ханна была вынуждена задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
Во взгляде Стаховски не было ни жесткости, ни обычной в последние месяцы стальной уверенности в себе – только бесконечная усталость и грусть. Глаза старика на лице молодого человека смотрели на нее с любовью, и слова, которые она собралась бросить в него, застряли в горле.
– Вот и хорошо, – сказал Грег и улыбнулся, но не своей обычной улыбкой, после которой Ханне обычно хотелось его обнять и прижаться к плечу. Это была улыбка раненого, который маскирует боль гримасой, чтобы успокоить родных. – Не надо спорить, Белль, я же согласился с твоим решением? Васко и еще четверо из его команды, по его выбору, пойдут с тобой. Я даю вам два джипа – один легкий, второй бронированный. Провизию и амуницию возьмешь на складе.
Он еще раз посмотрел на альбом, который держал в руках.
– Спасибо тебе.
– За альбом?
– За все. Ты своим присутствием удержала меня от многих ошибок.
– Но не от всех.
– Но не от всех, – согласился он, садясь в седло мотоцикла. – Нет черного и белого, Белль. Ты обязательно это поймешь, ты уже это понимаешь, но не хочешь признавать. Ты думаешь, что сможешь стать матерью Терезой… а станешь такой же, как я, потому, что добро невозможно сделать без зла. Это две стороны одной монеты. Передумай, прошу тебя…
Она покачала головой.
Если бы он сейчас сделал к ней шаг, обнял ее, поцеловал, она бы заплакала и переменила решение. Всего шаг. Всего несколько ласковых слов… Быть слабой куда легче!
Но он повернул ключ в замке зажигания, сунул альбом за пазуху и через секунду она уже смотрела, как тени и солнечные пятна скользят по его затянутой в черную кожу спине.
У нас нет времени перевоспитывать глупых и тщеславных.
– Я вернусь, – сказала она тихо, и быстрым движением вытерла глаза. – Я докажу тебе, что можно иначе, и вернусь.
* * *
В Вайсвилле привыкли к отъездам поисковых групп, поэтому обошлось без пафосных прощаний.
Темнело рано. Двигаться в темноте без света фар было невозможно, а подсвечивать дорогу – опасно, выезжать решили ранним утром. Когда небо на востоке стало окрашиваться в холодные розовые тона осеннего рассвета, джипы уже подъезжали к повороту на хайвэй. Здесь располагались дозорные, последний форпост стражей Вайсвилля – дальше территория не контролировалась. Несмотря на то, что Гонсалес сдержал свое слово и выжег осиное гнездо отморозков из Рейстера, никто не мог предугадать, что ожидает путешественников за следующим поворотом.
Джипы вывернули на шоссе – первым шел бронированный «Додж Рэм» под управлением Марко, с пулеметной турелью в кузове. В салоне разместились Салли с Бастианом, а Чжен расположился на привычном месте, у пулемета. Вторым двигался под завязку набитый провизией, лекарствами и боеприпасами огромный дизельный «Ниссан Патрол».
Васко сидел за рулем «Ниссана» и молча крутил руль, а Ханна забилась в угол за его спиной и не издавала ни звука.
Она чувствовала себя ужасно.
Она чувствовала себя полной дурой.
То, что происходило, было глупостью, совершенно безумным самоубийственным поступком, и в глубине души Ханна понимала, что ей руководит не разум, не логика, а чистая эмоция, но ничего не могла с этим поделать.
Она сама пришла к Грегу этой ночью и ушла от него лишь под самое утро, буквально за полчаса до отъезда. Ее кожа до сих пор горела от его поцелуев, но даже эта ночь, когда они любили друг друга с отчаянием последней близости, не заставила Ханну поменять решение.
Самое идиотское решение в ее короткой жизни – дать самолюбию одержать верх над любовью.
Если бы Ханне было не шестнадцать, а двадцать шесть, то история бы пошла совсем по другому пути, но ей было шестнадцать с хвостиком и она знала, что двадцать шесть ей не будет никогда. И не было никого, кто бы дал ей совет. Мир стал другим и не существовало инструкций, как жить в этом мире. Интуиция подсказывала, что она совершает необратимый поступок, о котором потом будет жалеть. Но самолюбие шептало, что другого пути сохранить самоуважение не существует.