За окном «Пежо» скакал вверх-вниз впечатляющий пейзаж: каменистые утесы, обрывистые скалы, массивные валуны, кое-где – жесткие кусты с выгоревшей на солнце листвой. За три километра нам встретились три разбитые машины. Я задумался о том, почему мой водитель не улавливает намека, и сказал себе: должно быть, все их разбил он сам.
С лихостью матерого автогонщика он обогнул глухой поворот. Я так заскрипел зубами, что, казалось, едва не стер их в пыль.
– Как у вас здесь на дорогах, машин много? – прокричал я, надеясь, что за разговором он хоть чуть-чуть сбавит скорость.
– Мало, совсем мало! – проорал он в ответ.
А в следующий миг уже отчаянно выкручивал руль и жал на тормоза, пытаясь протиснуться между каменной стеной и громадным грузовиком, вылетевшим на нас из-за поворота. Послышался удар, затем мерзкий скрежет; выступающий камень пропахал нашему «Пежо» бок. Водитель, похоже, ничего не заметил.
Наконец, к безмерному моему облегчению, после очередного поворота справа перед нами открылась долина, полная зданий и машин.
– Рудник «Дамбе», – объявил водитель, свернув с дороги и остановив у ворот то, что осталось от «Пежо».
Двое в белоснежной форме с автоматами за плечами заглянули в машину, а затем махнули нам, позволяя проехать. Сразу за охранниками располагался огромный щит, на нем – хорошо известный во всем мире черно-желтый трехлопастный знак радиационной опасности, а под ним надпись большими красными буквами: «Опасно! Здесь добываются радиоактивные вещества. Вход без разрешения воспрещен. Допуск в контролируемые зоны только в защитной одежде». Ниже то же предупреждение повторялось на африкаанс и по-немецки.
Мы подъехали к большому двухэтажному зданию, на вид – этакому бараку-переростку, и водитель повернулся ко мне.
– Вам туда, – указал он на дверь.
Я вышел, счастливый уже тем, что вновь стою на твердой земле, и огляделся. Мы находились как бы на дне огромной чаши, высеченной в скале. Музыки не было, разноцветных огней тоже, однако в огромном скоплении кранов, труб, проводов, конвейеров, столбов, машин и зданий, в неумолчном оглушительном шуме чувствовалось странное сходство с атмосферой ярмарки. Я вошел в двухэтажный барак и назвал себя. Несколько минут спустя навстречу мне вышел человек с выгоревшими до белизны волосами, загорелым до черноты лицом и острыми голубыми глазами. Он был очень высок – возвышался надо мною на добрых шесть дюймов – и протянул мне руку размером с боксерскую перчатку. Я с тоской взглянул на свою руку и отдал ее на пожатие, словно жертвенного агнца.
– Рад с вами познакомиться, мистер Флинн. Хорошо доехали?
– Как видите, доехал живым, хоть и не совсем понимаю как.
– Гребаные ниггеры ни хрена водить не умеют, – сообщил управляющий. – Я трех человек потерял за год на этой дороге. Но начальство наше ничего слушать не хочет. Пойдемте ко мне в кабинет. Знаете, что они говорят? Вот когда, говорят, мы сможем платить белым водителям столько же, сколько черным, – будут у нас белые водители! Ублюдки!.. – Он усмехнулся. – Как там у вас в Англии, ниггеров хватает?
– Иногда встречаются, – ответил я, поднимаясь вслед за ним в небольшой кабинетик с огромным вентилятором.
– Повезло вам! А здесь от них не продохнуть! – Смед плюхнулся на стул и указал мне на место напротив.
– Неудивительно: эта земля когда-то принадлежала им.
– А Америка когда-то принадлежала индейцам. И что теперь – выгоним белых из Нью-Йорка, раскрасим Эмпайр-стейт-билдинг как гребаный тотемный столб, и пусть краснокожие вокруг него пляшут? Все, понимаете ли, хотят вернуть всё как было – и ни одна собака не хочет двигаться вперед! Пусть белые надрываются, развивая страну, налаживая тут все, а потом пусть уйдут и оставят все гребаным ниггерам!.. Курите?
– Да, благодарю вас.
Смед протянул мне пачку «Честерфилд», сунул сигарету себе в рот и извлек из кулака огонь.
– Значит, ваша компания хочет купить здесь права на разработку полезных ископаемых?
– Да, я с чисто ознакомительным визитом.
– Тогда послушайте моего совета: покупайте права где-нибудь в другом месте. Здесь неспокойно. И скоро будет хуже.
Если все белые тут похожи на этого парня, подумал я, неудивительно, что у них «неспокойно». Впрочем, судя по время от времени просачивающимся в прессу слухам о бизнес-методах сэра Дональда Лоуи-Конглтона, Питер Смед – еще один из самых добросердечных его служащих.
– А какие у вас сейчас проблемы?
– Лучше спросите, каких проблем нет! С заработной платой, с условиями труда, с правами на землю… Просто ветер меняется – и не в лучшую сторону для белого человека.
– Условия работы. что под этим понимается?
– Здоровье, безопасность, продолжительность рабочего дня, общий срок работы, медицинские обследования, проверки. горы исписанной бумаги и куча лишнего труда.
– И много у ваших работников проблем со здоровьем?
Смед взглянул на меня с легким удивлением.
– Еще бы нет! Теперь-то стало поменьше – все носят маски, постоянно замеряем уровень пыли в воздухе. Черт, да мы на шахте даже собственного доктора завели!
– И какими болезнями страдают ваши работники?
– Как обычно на урановых рудниках. В основном дыхалка.
– Рак легких?
– Раньше было очень много случаев, теперь процент снижается.
– СВАПО сильно на вас давит?
– Не прямо, но косвенно, через чертово правительство ЮАР. За СВАПО стоят русские, так что их боятся и стараются с ними не связываться. Вот и приходится нам за ниггерами смотреть, как за родными детьми. – Смед сплюнул на пол. – Мне, черт возьми, платят за то, чтобы шахта приносила прибыль! Кончится прибыль, и я в ту же секунду отсюда вылечу. А ребятишек у меня четверо, и всем надо получать образование. И еще хотят, чтобы я чертовым ниггерам задницы подмывал и носы вытирал!.. Ну нет, не стану я ради каких-то черномазых класть голову на плаху.
Я кивнул и загасил сигарету.
– У вас работал человек по фамилии Тзенонг?
– Тзенонг? Морда такая злющая, чистый пес?
– Не знаю. Он умер в августе.
– Дэниел Тзенонг?
Я кивнул.
– Как же, как же! Сынок его устроил нам бучу. Шнырял здесь, разнюхивал. пришлось его вышвырнуть. Говорил, что мы подделали анализы его отца, натравил на нас начальника местного здравоохранения из Виндхука.
– Как зовут сына?
– Бен.
– Не расскажете мне поподробнее об отце?
– Подождите, сейчас найду его личное дело.
Смед подошел к шкафу для документов, порылся в папках, вытащил одну и протянул мне.
– Смотрите. Правда, боюсь, здесь не слишком много. Начал работать у нас тридцать три года назад, в двенадцать лет. Жил вместе с семьей в нищей деревушке милях в двадцати к западу отсюда. Большинство наших работников – из этой деревни и из нескольких соседних: на работу и с работы мы их возим на автобусах. Был женат, двое сыновей. Уволился в мае – точнее, мы от него избавились. У него был рак легких, работать уже не мог.