Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира | Алистер МакГрат | страница 52 | LoveRead.ec

Представления Розенберга оформлены в терминах научного видения реальности, из которого понятия смысла и ценности исключены по методологическим причинам, поскольку научный метод на них не распространяется и не может распространяться. Именно поэтому Мэри Миджли и утверждает, что нам нужны многоуровневые карты реальности, которые избавят нас от ненужных ограничений научного метода с его суровым аскетизмом. Когда Розенберг говорит, что наука не может сказать нам, что хорошо, а что плохо, я с ним полностью согласен. В следующей главе мы рассмотрим утверждение Сэма Харриса, что наука может определять моральные ценности, и разберемся, в чем тут логическое противоречие. Вызывающее и неубедительное заявление Харриса, что наука способна сказать нам, что такое моральные потребности, мы сопоставим со строгой и убедительной логикой Розенберга, согласно которой наука этого не может. Однако это не означает, что мы не в состоянии разобраться, что хорошо, а что плохо. Просто наука нам в этом не поможет.

Ну и что? С тем же успехом можно заявить, что из университетского учебника по ядерной физике не узнаешь, как доехать из Оксфорда в Лондон. Знание о структуре ДНК ничего не скажет – и в принципе не может ничего сказать – о том, чем демократия лучше фашизма. Эволюционная биология не скажет, есть ли среди героев «Гордости и предубеждения» мистер Коллинз, когда была битва при Ватерлоо и как звали второго президента США. Если наука поможет ответить на эти вопросы и на бесчисленное множество им подобных – прекрасно. Если нет, надо искать ответы в другом месте. Жизнь, как станет понятно многим читателям, не сводится к бозонам и фермионам.

Наука – инструмент, придуманный, чтобы отвечать только на определенного рода вопросы. Если мы заставим науку отвечать на вопросы иного рода, это будет насилие. А если мы притворимся, будто ответов на экзистенциальные вопросы нельзя найти просто потому, что их не дает этот самый инструмент, это будет насилие над нами самими. Инструменты надо применять по назначению – и неудивительно, если ничего не получается, когда используешь их неправильно. Интересно, спросят читатели, разве на свете нет ничего такого, что если и можно обнаружить, то только вненаучными методами?

Смысл и натурализм

Однако смелый атеистический манифест Розенберга этим не ограничивается. Строгое научное мышление позволяет поколебать еще одну иллюзию. Розенберг утверждает, что многое из того, во что мы верим, на самом деле неправильно – поскольку биологически мы так запрограммированы. Эволюционное прошлое влияет на наши логические способности, искажает их. «Есть много данных, что естественный отбор порождает много ложных, но полезных представлений»^[321]. Думаю, критики Розенберга имеют полное право спросить, не относится ли к числу этих представлений утверждение «Наука обеспечивает все, что нужно знать о реальности». Однако Розенберг одним эффектным движением выбивает у своих критиков почву из-под ног: он подрывает доверие к самому слову «думать». «То, что мы что-то о чем-то думаем, – это необычайно мощная иллюзия», – пишет он.

В конечном итоге наука и сциентизм заставят нас отринуть как иллюзию даже то, о чем кричит весь наш сознательный опыт с самого рождения – от идеи, что когда мы думаем, наши мысли имеют отношение к чему бы то ни было вне и в пределах нашего сознания^[322].

Большинство читателей, пожалуй, оторопеют: это же замкнутый круг! Если мы от природы предрасположены к тому, чтобы питать «много ложных, но полезных представлений», как теперь разобраться, какие из наших представлений ложны, и исправить их? Ведь представления могут быть истинными или ложными, только если они к чему-то относятся. Розенберг ставит себе задачу избавить читателей от иллюзий – однако не дает им никаких надежных критериев, позволяющих отличить иллюзию от истины. Он лишает нас инструментария, необходимого, чтобы понять, переходим ли мы от иллюзии к истине или просто от одной иллюзии к другой.

Лучше всего развенчивают подобный подход отнюдь не религиозные авторы – они просто полагают, что он такой хитроумный, что сам себя опровергает, – а классические философы. Приведу пример – подход, которого придерживается мой коллега Тимоти Уильямсон, в настоящее время – уикхемский профессор логики в Оксфордском университете^[323]. Уильямсон подчеркивает, что у научного империализма, который разработали Розенберг и его единомышленники, есть одно слабое место: с его помощью невозможно объяснить непостижимую эффективность математики, о которой мы уже упоминали в разделе «Странная рациональность космоса». «Натурализм ставит естественнонаучный метод выше всех остальных, а между тем именно математика добилась едва ли не самых впечатляющих успехов за всю историю человеческих знаний». При этом математика не прибегает к экспериментальным и эмпирическим методам – она доказывает свои результаты исключительно логическими рассуждениями. Это никак не вписывается в сильно обедненные представления Розенберга о том, как мы исследуем реальность.

Если не относить чистую математику к естественным наукам, придется исключить математическое доказательство из области научного метода в нашем понимании. Ведь математическое доказательство, рассуждает Уильямсон, – это не менее эффективный путь к знаниям, чем эксперимент и наблюдение. Уильямсон приходит к выводу, что любая попытка «сконденсировать научный дух в философскую теорию» обречена на провал, поскольку «ни одна теория не способна заменить этот дух». И в самом деле, заключает он, «натурализм как догма – это очередной враг научного духа». Но главное даже не это: далее Уильямсон ставит под вопрос саму фундаментальную основу «мягкого нигилизма» по Розенбергу и приводит аргумент, который вполне можно считать последним гвоздем в крышку его гроба^[324]. Уильямсон предлагает нам рассмотреть «главное утверждение натуралистов – что все истины можно открыть при помощи классической науки». Почему мы должны считать, что это верно? Где доказательная база этого утверждения? Ответ Уильямсона на этот вопрос нужно прочитать хотя бы дважды, чтобы уловить основную мысль. Но стоит ее уловить, и позиция Розенберга лишается правдоподобия, словно по волшебству.

Если верно, что все истины можно открыть при помощи классической науки, значит, классическая наука может открыть, что все истины можно открыть при помощи классической науки. Однако классическая наука не может открыть, что все истины можно открыть при помощи классической науки. «Все ли истины можно открыть при помощи классической науки?» – это вопрос, на который классическая наука не отвечает. Поэтому главное утверждение натуралистов не может быть истинным.