Подлинная история Куликовской битвы - читать онлайн книгу. Автор: А. Синельников cтр.№ 60

И. М. Снегирев причислял это урочище к числу древнейших московских урочищ. Он производит название Ваганькова от глагола «ваганить» – играть, потешаться, шутить (на вологодском говоре). Еще в XV столетии здесь находился загородный двор великой княгини Софьи Фоминишны. Это название, «загородный», четко показывает нам, что Старое Ваганьково находилось за городом.

Район к западу от Кремля изобиловал болотами и оврагами, отчего и местность к западу от Кремля у реки называлась Чертольем. Тут стояло село Семчинское в районе современной улицы Остоженки, одно из древнейших московских сел, названное уже в духовной Ивана Калиты. К нему примыкал большой Самсонов луг. Надо представить громадный заливной луг с его стогами сена, чтобы понять, почему прошедшая здесь позднее улица называлась Остоженкой.

На востоке посад разрастался между Москвой-рекой и Неглинной. Естественной его границей на востоке служил Васильевский луг у Москвы-реки (это там, где сейчас обширная территория Воспитательного дома), соединявшийся с Кулишками. Последнее название толкуется по-разному: то как поемный луг, то как поляна среди леса, выжженная и очищенная для посева. Это место было уже за окраиной города. Возможно, отсюда и произошла теперь забытая, но очень распространенная полвека тому назад старинная московская поговорка для обозначения отдаленности и заброшенности места: «у черта на куличках».

К северу от Кулишек простирались местности, известные еще в XVI–XVII веках под характерными названиями: «глинищи», «в садах», «Кучково поле». Раньше это была окраина московского посада. За Неглинной к северу от Кремля лежали еще совсем слабозаселенные пространства, болотистые и полулесные.

Так очерчивается перед нами территория московского посада XIV века, при Иване Калите (1328–1340 годы) и его сыне Симеоне Гордом (1340–1363 годы) и Дмитрии Донском. Москва этого времени – еще сравнительно небольшой город, если так можно назвать укрепление на Боровицком холме, окруженное селами и слободами. Может быть, в нашей картине и не все точно, но в целом она довольно близко соответствует действительности.

В самом хозяйстве великих князей XIV века большое место занимало использование таких естественных богатств, как борти с дикими пчелами, луга, охотничьи места. Это прямой признак того, что такие отрасли хозяйства занимали еще непомерно большое место в бюджете московских князей. В первой своей духовной грамоте Иван Калита особо отмечает «оброк медовый городской Василцева веданья». Оброку придается настолько большое значение, что Калита делит его между своими сыновьями.

Великий князь упоминает о своих лугах и стадах. В грамоте говорится о купленных бортниках и бобровниках. Что речь идет о городских бортях, во всяком случае, примыкавших к городу, видно из того, что «Добрятинская борть» или «Добрятинское село» было разделено по третям между сыновьями Калиты. Василий, ведавший медовым оброком, – вероятно, тысяцкий Василий Вельяминов, высший сановник в княжестве.

Во второй половине XIV века «Василцево сто и Добрятинская борть с селом з Добрятинским» еще передаются по наследству старшему сыну. О них договаривается и Дмитрий Донской со своим двоюродным братом Владимиром Серпуховским. «Оброк медовый городской» упоминается в княжеских грамотах времен Дмитрия Донского и его наследников.

Москва всегда казалась приезжим из Петербурга «большой деревней». Даже в начале XX века нескончаемые деревянные заборы, за которыми угадывались зеленые сады, запущенные пруды, обширные огороды, пустыри были разбросаны в разных частях города. Поля и рощи близко теснились к городу, и современному человеку трудно поверить, что так недавно в районе Песчаных улиц шумела обширная роща. Кто помнит теперь о Тюфелевой роще и окружающих ее огородах, кто поверит тому, что между Крутицкими казармами и Симоновым монастырем тогда тянулись нескончаемые огороды и не было ни одного строения.

Но в начале XV века произошли изменения.

Конечно, современное переустройство городов никак нельзя сравнивать с медленной ленивой перестройкой, которая производилась при расширении средневековых городов. Но такая перестройка все-таки шла и с течением времени приводила к значительным изменениям первоначального ландшафта той местности, которую занимал город. Летописи и другие источники, впрочем, не дают никакого материала для суждения, в чем состояли эти изменения. Но о них можно судить по другим источникам, в первую очередь по названиям городских урочищ, улиц и зданий. К ним прикладывались и потом веками жили порой самые странные названия, связанные с первоначальными топографическими признаками.

Первую попытку объяснить московскую топонимику сделал в середине позапрошлого века И. М. Снегирев, теперь довольно прочно и несправедливо забытый автор. Снегирев собрал топографические названия Москвы, тогда еще жившей, можно сказать, старыми традициями. В середине позапрошлого века «первопрестольная» еще была наполнена преданиями о допетровской Москве.

Впрочем, И. М. Снегирев только собрал и попытался осмыслить старые московские названия, еще жившие в его время. По-иному подошел к московской топонимике И. Е. Забелин – младший современник Снегирева. Забелин выпустил свою «Историю города Москвы» в начале XX века.

Оставались еще не тронутыми московские кривые переулочки, кое-как замощенные булыжной мостовой, стояли старые церкви и монастыри с их обширными садами и кладбищами.

Уже И. М. Снегирев отметил общую особенность ландшафта ранней Москвы: «Вообще холмы были выше, удолья глубже, леса чаще, реки обильнее водою, болота многочисленнее».

Москва возникла при слиянии двух рек – Москвы и Неглинной, или Неглинки. Из других более значительных речек больше всего выдается Яуза. Сами по себе Неглинная и Яуза не были широкими и глубокими речными потоками, но долины их служили значительным препятствием для сообщения, в особенности долина Яузы в ее нижнем течении. Высокие берега Яузы образуют здесь ряд горок, возвышающихся над рекой. Говоря о холмистой поверхности Москвы, я имею в виду обычное, а не географическое понятие холмистой местности.

Значительное число различного рода горок и холмов характеризует изрезанный московский рельеф. Среди них И. М. Снегирев отмечает Красную горку.

«Эти горки и холмы в соединении с болотами и речками составляли немалое препятствие для освоения городской территории. Поэтому Москва XIII–XIV веков не была похожа на позднейший город с его длинными улицами и переулками, улицы только еще намечались в виде дорог, ведущих в Кремль, по бокам которых строились дома. Между строениями находились обширные пустыри, а сами строения группировались вокруг церквей в виде особых слобод».

«Добавим сюда лесистый характер местности, существование рощ и рощиц в пределах самого города, и тогда Москва XIV века предстанет перед нами как город, только что возникающий на месте грязи, песков, сосновых боров, на холмах и „крутицах“. Это был уже град „честен и кроток“, но пока еще очень небольшой городской центр. Более быстрый рост городской территории начинается позднее, с конца XIV века, когда Москва окончательно делается центром складывающегося Российского государства» ^[60].