Какое дерево росло в райском саду? - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Мейби cтр.№ 69

Страница

Беккари сумел собрать семена этого ароидного, которое в наши дни с любовью именуют Amorphophallus titanum, и привезти их в Италию, где они выросли в саду его друга маркиза Корси Сальвиати во Флоренции. Маркиз выставил несколько молодых растений в Кью Гарденс, присовокупив к этим божьим тварям творение еще более удивительное – картину, изображавшую «Титана» в натуральную величину на холсте 18 на 15 футов: из земли рос лист, а два жителя Суматры несли на шесте раздутое соцветие. Некоторое время эта картина украшала крышу оранжереи в Кью Гарденс, пока оскорбленная администрация не нашла ей место поскромнее. Викторианское благонравие берет свое. На фотографии, сделанной в Кью Гарденс в 1938 году, вроде бы видно, что картина сослана на потолок запасника, а разбухший цветок аронника закрасили, оставив лишь носилки. А когда Дэвид Аттенборо в 2008 году снимал живое растение для сериала «Невидимая жизнь растений» на канале ВВС, то решил не употреблять научное название Amorphophallus, поскольку оно «не подходит для семейного просмотра» ^[159].

Однако в восьмидесятые годы XIX века сами растения не ранили ничьих нежных чувств. Возраста цветения они достигали лишь к десяти годам и последние два из них росли не по дням, а по часам. В 1887 году самый крупный клубень был три фута девять дюймов в поперечнике, а лист достигал шести футов в высоту. К 1889 году «бутон» рос со скоростью три дюйма в день. Наконец в пять часов вечера 21 июня Титан расцвел, явив миру едва ли не самый диковинный и пикантный цветок, какой только доводилось видеть британцам. Центральный колос или початок полый и, согласно одному тактичному описанию, напоминает колоссальный свежевыпеченный багет. Окружающая его обвертка – с глубокими бороздами и оборкой по краю, в верхней части более ярда диаметром и винно-красная изнутри. Во время цветения растение испускает невыносимое зловоние, похожее, по словам одного посетителя, на «смесь тухлой рыбы и жженого сахара», и миазмы гниющего мяса (иногда аронник называют «трупный цветок») почти наверняка возникли в результате эволюции, так как привлекают опылителей – жуков-могильщиков и мясных мух. Температура початка, как и у Victoria amazonica, во время цветения достигает температуры человеческого тела – опять же чтобы дурачить мясных мух.

Титана из Кью Гарденс прекрасно рекламировали. Чтобы стать свидетелями минуты славы этого цветка, собрались огромные толпы зевак, которые оказались не готовы к «впечатляющему запаху». Матильда Смит, дочь директора, работавшая в Кью Гарденс художником, получила задание зарисовать так называемого «великого вонючку», после чего редакция “Botanical Magazine” торжественно поблагодарила ее за «длительное мученичество» за мольбертом.

Это было не единственное испытание, которому Матильда подверглась по заданию Беккари с его страстью к дурно пахнущим растениям. Он также открыл в Сараваке новую орхидею, которую в его честь назвали Bulbophyllum beccarii, цветы которой мелкие и невзрачные, зато запах, по словам самого исследователя, достоин «тысячи мертвых слонов». Когда эта орхидея зацвела в Кью Гарденс, «В оранжерее с тропическими орхидеями… стало невозможно находиться». Несчастная мисс Смит пыталась ее зарисовать, однако ей стало так плохо, что пришлось отказаться от этого предприятия.

Двадцать счастливых лет я был хранителем небольшой буковой рощи в Чилтернских холмах ^[160]. Там росла великолепная коллекция низкорослых растений – обладателей нежного, неуловимого обаяния: волчеягодник лавролистный, цветущий в феврале, первый за год намек на грядущий урожай меда, ажурное шитье по белому льну ветреницы дубравной в апреле, тот миг в конце мая, когда пена вянущих колокольчиков приобретает оттенок древесного дыма. У нас было три вида неуловимых орхидей, в том числе фиолетовый дремлик зимовниковый, последний цветок года, чьи сиреневатые стебли и листья почти не различимы в тени самых густых кустов. Однако больше всего мне нравились папоротники с их зелеными павлиньими хвостами. На шестнадцати акрах рощи их было девять видов – вторжение кельтских свитков и заманчиво-нежных акцентов в местность, которая всегда виделась мне воплощением среднеанглийской суровости. Средневековые границы леса смягчали вездесущие папоротники-щитовники. Чешуйчатые мужские папоротники обрамляли колокольчики изжелта-зелеными листочками на темно-оранжевых жилках. И при всей древности леса они постоянно переползали с места на место – будто в прихотливом танце. Колония колчедыжника женского с мягкими зазубренными листьями непостижимым образом просочилась в самую глубокую, самую темную лощину, опровергнув все теории о нелюбви к перемене мест. Целая роща – 600 футов размером и с собственным микроклиматом – стала ящиком Уорда для папоротников в масштабе целого пейзажа.

В 2002 году после долгой болезни я покинул Чилтернские холмы и перебрался в южный Норфолк – равнинный край с влажной почвой, но сухим воздухом, лишившийся большей части своих древних лесов. Если бы я забрал с собой на память о своем убежище среди буков стеклянный колпак, полный папоротников, лучшего сувенира нельзя было бы и придумать. Но инстинкт коллекционера мне чужд, особенно если речь идет о живых существах, и на восток со мной поехал один-единственный ботанический трофей – картина с орхидеей. Это была не отшельница из наших лесов и вообще не британский вид. Но сейчас, когда я вспоминаю те дни, то понимаю, что это был прекрасный переходный объект – лишенный развращающей ностальгии, но при этом связывающий старое место с новым. Восточно-английские болота и меловые низины как пейзажи имеют мало общего с буковыми лесами Чилтернских холмов. Однако и то, и другое – неплодородные, захолустные берлоги, классические ареалы обитания орхидей, а я с двадцати лет был близко знаком с этими изысканными цветами, чья жизнь так насыщена ароматом метаморфоз и загадок и так полна подземными партнерскими отношениями. Знали их и викторианцы, хотя, пожалуй, их интерес был скорее коммерческим. Впрочем, картину я купил, так что не имею права на высокомерие.

Это был оттиск (32 на 40 дюймов и, как мне думалось, в натуральную величину) с изображением Paphiopedilum sanderianum кисти шотландской художницы, кавалерственной дамы Элизабет Блэкаддер. Цветы Элизабет Блэкаддер всегда мне нравились. Они изысканны, но не суетны и никогда не вписаны в пейзаж – и даже не растут на земле – потому невесомы, воздушны, как будто их искусно разметал по холсту легкий ветерок. Когда я увидел этот оттиск в галерее, то купил его не только за то, что на нем изображена орхидея, но и за то, что ее нарисовала именно эта художница. Однако Paphiopedilum Сандера как нарочно создан эволюцией, чтобы подчеркнуть присущий Элизабет Блэкаддер дар изображать парящие растения. Она изобразила два цветка – один в свободном полете, другой растет из пучка листьев, уходящего за левый край рамы. Цветы похожи на воинов-самураев в церемониальных доспехах: высокие заостренные рубчатые шлемы наверху и лепестки, похожие на подол туники цвета кованой меди, внизу. А из пары отростков под самой «головой» росли два удивительных усика – спиральные хвосты в тигровую полоску. На моей картине они достигали длины в десять дюймов. О настоящем растении я ничего не знал, разве что изначально предполагал, что оно, как и большинство тропических орхидей, должно быть, эпифит.

Страница