Сестры сказали, если проснется, не давать ни пить, ни есть, и что доктор еще зайдет. Потом они ушли. Александра уложила Гришу на большую кровать, не слушая возражений.
– Все позади, милый, – сказала она, хотя сама еще не осознала это до конца. Не верилось, что опасность миновала. – Сейчас нам всем надо отдохнуть. Ты ложись и спи, а мне все равно еще надо с доктором поговорить, кое-что поделать… А потом я поверх одеяла прилягу.
Гриша нехотя согласился, но раздеваться не стал, лег, не разбирая постели, к самой стенке и головой в ноги кровати, заметив, что если они лягут «валетом», то друг друга совершенно не стеснят.
«Лег спать, и на том спасибо», – подумала Александра и не стала спорить, только укутала покрывалом моментально задремавшего мальчика.
Она села возле кроватки Вити, посмотрела на его спокойное личико, на забинтованную после капельницы ручку, и сердце сжалось так, что она едва не потеряла сознание.
При мысли, что она могла бы принять Витину болезнь за обычные «зубки» и не пойти в больницу, Александра почувствовала такую пустоту, будто летит в страшную черную пропасть. А если бы это случилось в другой день, когда Виктор ночевал с детьми один? Хватило бы у него ума в конце концов сообразить, что сын серьезно болен? Или, когда Витя совсем обессилел, он бы только обрадовался, что малыш не кричит и можно наконец поспать?
Господи, как можно было вообще подумать, что он один способен смотреть за маленьким ребенком? Да он с Катей никогда не оставался, только с умным видом давал идиотские советы. Раз учится в медицинском вузе, то лучше всех знает, как ухаживать за детьми. Например, нельзя к ним вставать ночью, чтобы не избаловать. Будто младенцы – это адски дальновидные манипуляторы. И вот этот эксперт наделен единоличными полномочиями в ночное время, какой ужас!
Александра передернулась. Чтобы немного успокоиться, легонько пожала Витину пяточку. Гриша повернулся во сне и пробормотал что-то неразборчивое. Она встала, поправила на нем покрывало и вернулась к кроватке Вити. Тот спал с серьезным и сосредоточенным лицом, чуть нахмурясь, как часто спят маленькие дети.
«Сыночки мои», – вдруг пришла спокойная и ясная мысль, и все стало на свои места.
Судьба подарила ей двоих сыновей именно в то время, когда молодость с глупыми порывами и мечтами уже прошла, но она еще полна сил и сердце ее спокойно. Ей выпало великое счастье – не тратить опыт своей жизни вхолостую, а передать детям.
Дура, еще дни свободные себе выторговывала, а потом вообще хотела отказаться! Собственными руками отпихивала от себя то единственное счастье, которое действительно счастье.
Александра вздохнула. Книги эти чертовы, кому они нужны? Кто станет их читать через… да через год уже никто не станет! Мешков со своей якобы любовью… Что она хотела пережить с ним, какое великое откровение? «Ты не будешь для меня на первом месте» – да, так оно и есть, вторая половина жизни, все вторично. Ну так и зачем? А вот для маленького Вити она сможет стать самым первым, самым главным человеком, и неважно, как он будет ее называть.
Бог послал ей счастье стать матерью, когда она уже не ждала. Как часто она грустила, что Катя выросла слишком быстро и она не успела насладиться материнством. Надеялась, что вновь сможет пережить это счастье с внуками, но дочь живет на другом конце страны… И не просит мать к себе переехать!
Витя завозился во сне, Александра погладила его по спинке, прошептала «ш-ш-ш», и малыш успокоился, вздохнул и принялся спать дальше. Гриша дышал ровно и спокойно. «Завтра никакой школы, – подумала она с улыбкой. – Позвоню все-таки родителям, пусть заберут его к себе. Хотя нет, собаку нельзя оставить одну, а у мамы аллергия. Ладно, пусть сами разбираются, правнука они еще когда увидят, пора привыкать к новым внукам».
Тут дверь тихонько приотворилась, и в палату просунулась физиономия Колдунова.
* * *
Расправив инвагинат, Ивлиев подошел к Соне.
– Расстегни-ка, а то рук не хватает, – сказал он, поворачиваясь к ней спиной.
Соня дернула за липучки тяжелого защитного фартука. Со своим она справилась самостоятельно.
– Давай, выводи из наркоза и в палату, – скомандовал он анестезиологу, – а мы пока в ординаторской кофейку попьем. Да, Соня?
Она кивнула. Выйдя в мрачный коридор рентгеновского отделения, они увидели спешащего к ним Ивана Александровича, всклокоченного больше обычного.
– Софья Семенна, а что ж вы меня-то не позвали? – завопил он. – Это ж так интересно, что вообще! Я бегу, а вы уже закончили?
– Извини, сынок. Повторять не будем.
Соня подумала, что надо было действительно позвонить интерну, чтобы он в следующий раз знал, что делать, а не растерялся самым позорным образом, как она сейчас. Почему-то дежурная сестра догадалась сообщить молодому специалисту, что настоящий мастер проводит дезинвагинацию и неплохо бы перенять его опыт, а непосредственная руководительница не догадалась. Видимо, наставница из нее такая же ужасная, как и начальница.
– Ну ты пока не уходи, – буркнул Ивлиев. – Мало ли что, так на крючках постоишь. Пока кофе свари, а мы с Софьей Семеновной покурим.
– Ой, я с вами.
– Кофе иди вари! – цыкнул Ивлиев, и интерна как ветром сдуло.
Соня тоже хотела подняться в ординаторскую, но Ивлиев взял ее за рукав и вывел в сырую осеннюю ночь.
Они отошли от больницы, до кромки леса, куда еле доставал свет фонарей, выхватывая из темноты самые краешки пожелтевших крон и еловых лап. Окна почти все были темны, только крыло приемного отделения светилось нехорошим белым светом.
Ивлиев достал сигареты, прикурил, и за огоньком спички показался Соне каким-то старым волшебником или даже лешим.
– Вот так, Соня, – сказал он тихо. – Ты знаешь, у меня в семье ни у кого не было инфарктов. Ни у отца, ни у братьев, ни тем более по женской линии. А у меня был. Как думаешь – почему?
Она пожала плечами, хотя в темноте он вряд ли это увидел.
– Потому что такая наша работа – принимать решения. Не золотые руки там какие-то, не ум, не твой любимый цикл Кребса, а решение. Иногда надо его принять даже тогда, когда решения в принципе не существует. А я, Соня, нерешительный человек. Вот поэтому у меня был инфаркт.
– Какой же вы нерешительный?
– Такой же, как ты. Я умный и ответственный, как и ты, поэтому каждое решение мне давалось в сто раз труднее, чем беспечным дуракам. Легче мне было только в одном отношении – я думал всегда только о деле, а не о своих интересах, эту переменную я не учитывал никогда, так же как и ты.
Соня покачала головой.
Ивлиев продолжил:
– Это очень мучительно – решать, но для больного важно, чтобы решал именно ты, а не кто-то другой. Не тот, для кого все это игра. Так что, Соня, если ты страдаешь от бремени принятия решения, это верный признак, что ты способна решать, и решать правильно. Но если это бремя для тебя невыносимо, вали на хер из профессии.