Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных? - читать онлайн книгу. Автор: Франс В.М. де Валь cтр.№ 29

Я узнал о Надежде Котс из трудов Роберта Йеркса, который приезжал в Москву, чтобы обсудить ее проекты через переводчика. В своих книгах Йеркс описывает работу Котс с неподдельным восхищением. Скорее всего, именно Котс разработала задание на соотнесение предъявляемого объекта с заданным образцом — ключевой тест современной когнитивной нейробиологии. Сегодня этот тест применяется в бесчисленных лабораториях как к животным, так и к человеку. Котс показывала Джони какой-либо предмет, а затем прятала в мешке среди других вещей. Джони должен был обнаружить нужный предмет на ощупь. Тест включал два вида восприятия — зрительное и осязательное, требуя от Джони сделать выбор на основе ранее увиденной модели.

Мое увлечение работой этой невоспетой героини науки привело меня в Москву. На своей родине Котс пользовалась (и пользуется) общим признанием как выдающийся ученый. Для меня организовали неофициальную экскурсию по музею, где мне представилась возможность полистать ее личные альбомы рисунков. Я с удивлением узнал, что среди ее домашних питомцев были как минимум три крупных попугая. На одном рисунке Надежда Котс принимает предмет, который вручает ей какаду, на другом держит поднос с тремя чашками перед ара. На третьем попугаи сидят перед ней на столе, а она держит в одной руке небольшой пищевой приз, а в другой — карандаш, которым записывает, как попугаи делают выбор между предметами. Я проконсультировался со специалистом по попугаеобразным — американским психологом Ирэн Пепперберг, но она ничего не слышала о работе Котс с попугаями. Я сомневаюсь, подозревал ли кто-нибудь на Западе, что познавательные способности птиц начали изучать в России задолго до того, как этим занялись во всем мире.

Я познакомился с Алексом, попугаем жако, во время моих посещений Ирэн на ее факультете в университете неподалеку; этого попугая Ирэн вырастила и изучала уже три десятилетия. Она купила птицу в зоомагазине в 1977 г., когда начала работать над перспективным проектом, призванным открыть общественности глаза на наличие умственных способностей у птиц. Проект проложил путь всем последующим подобным исследованиям, вопреки общепринятому мнению, что мозг птиц просто не приспособлен для умственной деятельности. Предполагалось, что из-за отсутствия у птиц структуры, похожей на кору головного мозга млекопитающих, они наделены инстинктами, но не способны к обучению, не говоря уже о мышлении. Между тем у птиц достаточно большой мозг: у попугая жако он достигает размера ядра грецкого ореха — с обширными областями, работающими наподобие коры головного мозга млекопитающих, а естественное поведение птиц служит достаточным основанием усомниться в их ограниченных умственных способностях. Тем не менее иная, чем у млекопитающих, организация мозга использовалась как аргумент против птиц.

Так как я сам держал дома и занимался исследованием галок — представителей семейства врановых, также обладающих большим мозгом, — то у меня никогда не возникало сомнений относительно их способностей. Когда я гулял в парке, мои птицы дразнили собак, пролетая у них прямо перед носом, но увертываясь от щелкающих зубов, к удивлению и досаде их хозяев. В помещении мы с галками играли, пряча друг от друга вещи: я убирал небольшой предмет, например пробку, под подушку или за цветочный горшок, и наоборот. Эта игра основывалась на хорошо известном умении галок и ворон прятать пищу, но также предполагала представление о постоянстве предметов — понимании того, что объект продолжает существовать, даже когда он исчезает из вида. Чрезвычайная игривость моих галок, как, кстати, и животных, указывала на их развитые умственные способности и стремление испытать свои силы. Поэтому, навещая Ирэн, я был готов к сюрпризам, которые преподносят птицы, и Алекс меня не разочаровал. Самодовольно усевшись на своей жердочке, он произносил названия различных предметов, таких как ключи, треугольники и квадраты, повторяя «ключ», «три угла», «четыре угла», когда ему показывали соответствующий объект.

На первый взгляд, это напоминало обучение языку, но я не уверен, что такое объяснение правильно. Ирэн не утверждала, что Алексова речь сопоставима с нашим лингвистическим пониманием этого слова. Но, конечно, умение называть предметы — это существенная составляющая речи, и мы не должны забывать, что раньше лингвисты определяли язык как общение с помощью символов. Только когда выяснилось, что человекообразные обезьяны способны к подобному общению, пришлось поднять планку выше и внести уточнения, что язык должен обладать также синтаксисом и рекурсивностью. Овладение языком животными превратилось в важную проблему, вызывавшую пристальный интерес общественности. Получалось так, словно все вопросы относительно разума животных сводятся к подобию теста Тьюринга: можем ли мы, люди, поддерживать с ними осмысленный разговор? Речь представляет собой настолько характерное качество человека, что в XVIII в. французский епископ готов был крестить человекообразную обезьяну, если бы у нее обнаружилась способность говорить. Именно таким образом обстояло дело в науке в 1960–1970-х гг., что привело к попыткам разговаривать с дельфинами и множеством приматов. Однако ситуация резко изменилась, когда в 1979 г. американский психолог Херберт Террас опубликовал чрезвычайно скептическую статью об общении языком жестов с шимпанзе Нимом Шимпски, названным в честь американского лингвиста Ноама Хомски ^{131}.

Террас выяснил, что Ним — скучный собеседник. Большинство его высказываний были средством удовлетворения желаний (например, получить пищу), а не выражения мысли, впечатления или идеи. Удивление Терраса по этому поводу само по себе странно, учитывая его приверженность обучению методом проб и ошибок. Если мы не учим таким способом детей, то почему мы применяем его к шимпанзе? Ним тысячу раз получал вознаграждение за употребление языка жестов, так почему бы ему и дальше не зарабатывать призы таким способом? Он просто делал то, чему его научили. В результате этого проекта голоса за и против языка животных стали раздаваться все громче. В этой какофонии голос птицы многих сбивал с толку: в отличие от человекообразных обезьян, которые точно не умели говорить, Алекс четко произносил каждое слово. Это производило впечатление речи в большей степени, чем у любого другого животного, особенно если не принимать во внимание, что эта речь означала.

Выбор Ирэн пал на попугая жако не случайно — у доктора Дулиттла, героя серии детских книжек, был точно такой же попугай по имени Полинезия, который научил доброго доктора языку животных. Ирэн всегда увлекали подобные истории. Будучи ребенком, она подарила своему домашнему волнистому попугайчику полную коробку пуговиц, чтобы посмотреть, как он будет их раскладывать ^{132}. Работа Ирэн с Алексом возникла на основе ее детского увлечения птицами и их пристрастия к разноцветным предметам. Но прежде чем дальше обсуждать ее исследования, мне следует кратко остановиться на стремлении поговорить с животными — стремлении, которое часто возникает у ученых, занимающихся познавательными способностями животных, так как считается, что между языком и познанием существует тесная связь.