Стеклобой - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Паволга, Михаил Перловский cтр.№ 62

Потому что уже через несколько дней на семейном совете было решено, что я отправляюсь искать в себе хоть какое-нибудь зерно, а для этого буду записан в несколько кружков. Чтобы закинуть сети пошире, папа сделал ставки на самые разнообразные области человеческих интересов. Я должен был рисовать, плавать, играть в баскетбол и на скрипке. Да-да, верно, и все это делать одновременно. Забегая вперед, скажу тебе, все эти занятия я ненавижу до сих пор, и, подозреваю, это совершенно взаимно.

Моя жизнь превратилась в цепь экспериментов, результаты которых фиксировались папой. Им же делались выкладки и строились графики. Нет, сам я их не видел, но уверен в том, что они есть, как знаю, что обратная сторона Луны существует. Иначе не могло было быть, это единственная форма взаимодействия с действительностью, на которую был способен отец. Он беседовал с преподавателями, посещал все отчетные выставки, концерты и соревнования, что-то помечая в своей черной книжечке, однако никаких результатов никогда со мной не обсуждал. Знаешь, больше всего я был похож на птицу редкого вида, за которой наблюдает дотошный орнитолог. И птица эта не летает на воле, а содержится в специальном заповеднике, окруженном невидимой птичьим глазом сеткой. Орнитолог был собран, сдержан, всегда владел собой и не боролся, например, с желанием поговорить с птицей или погладить ее пальцем по голове. Измерял размах крыльев и затягивал потуже кольцо на лапке.

Так вот, моя дорогая комната практически не видела меня, а я не видел ее, потому что по вечерам падал с ног от усталости, а по утрам скакал перед открытым окном, развивая плечевой пояс для плавания и мышцы икр и стоп для прыжков под сеткой.

Думаю, руководители кружков объясняли папе, что невозможно достичь серьезных успехов, пытаясь объять столь разные области одним мной, но папа делал логичный вывод — как только успехи проявят себя, все отвлекающее будет свернуто.

Год прошел в горячечном бреду, я должен был успевать в сто мест одновременно и жил в постоянном страхе, что перепутаю дни и явлюсь на занятие по скрипке в плавках, а вместо натюрморта изображу план атаки на игровом поле. Нельзя сказать, что я не мог протестовать. Наверняка мог, но вся эта рутина затянула меня и переварила. Казалось, что если я что-то в ней нарушу, произойдет нечто ужасное.

Не нужно даже объяснять, что достижения мои были плачевны. Но педагоги, то ли жалея меня, то ли опасаясь прямых вопросов папы, всегда отправляли мои работы на конкурсы, а самого меня на концерты и соревнования.

И вот весной наступил день самого главного годового концерта по скрипке. В честь этого в ателье был сшит бархатный костюмчик с медными пуговицами, в котором мне предстояло выдержать целый школьный день. Рано утром я вышел из дома с портфелем, футляром для скрипки и мешком, где лежали маленькие лаковые ботиночки с вложенной в них мятой газетой, чтобы они держали свою маленькую лаковую форму. Я почти дошел до школьного крыльца, но оттуда ноги сами понесли меня прочь, в голове отсоединились какие-то контакты, и реальность, качнувшись, поплыла в сторону. Я слонялся целый день по улицам и паркам, и к часу начала ответственного концерта оказался возле художественной школы, где занималась девочка Саша. Маршрут в класс лепки был мною уже хорошо изучен и освоен, так что через несколько минут я сидел на самом верху аудитории, устроенной на манер амфитеатра. Я часто приходил туда, любовался Сашей и тем, как под ее руками возникают незнакомые профили или невиданные узоры. Из бесформенной массы, из заготовки, буквально из грязи рождалось нечто живое. Я мало понимал в искусстве, и мои собственные пробы в рисовании не оставляли мне никаких иллюзий. Но то, что делала Саша, завораживало меня. Все остальные ученики не могли с ней сравниться. Их греческие профили были мертвы, их цветы не цвели, а их животные никогда не стремились сбежать с постамента.

В тот день класс лепил голову Антиноя, и я, наблюдая за тем, как из глины проступает человеческое лицо, мысленно следил за параллельной реальностью, разворачивающейся за пределами стен студии. Там, далеко, за совсем другими стенами, уже собрался полный зал, по ковровым дорожкам протопали десятки ног в маленьких лаковых ботиночках, чтобы заполнить собой сцену. Я знал, что педагог ищет глазами меня и не находит. Что глаза педагога в свою очередь ищет папа, а педагог старается ни в коем случае этот взгляд не перехватить, боясь навечно окаменеть как голова Антиноя.

Спустя несколько часов, как всегда, в пустой аудитории оставались только Саша и маленький смуглый мальчик.

Я знал, что мне пора было уходить — по всем расчетам наступал единственно возможный час для возвращения домой, когда гнев за пропущенный концерт уже наверняка выкипел, а ярость за позднее возвращение еще не окрепла. Я поднялся и, стараясь ступать неслышно, начал пробираться к черному ходу, но футляром от скрипки задел гипсовую фигуру дискобола, стоявшую на лестнице. Дискобол с грохотом, удвоенным эхом амфитеатра, полетел вниз и разбился на мелкие части. Сашин взгляд обжег меня, и я, не дожидаясь разбирательств, опрометью бросился к спасительной маленькой двери. Этот грохот странным образом показался справедливой финальной точкой: то ли победным салютом, то ли знаком того, что все окончательно разбилось.

Ну что дома, дома меня ждали все мои вещи, книги и одежда, выставленные в коридор квартиры. В дверном проеме моей комнаты лежал перевернутый на бок отцовский диван. Заметив меня, отец махнул рукой, и мы вдвоем молча, потея и кряхтя, затащили его внутрь. Там он, отерев лоб, прикрыл дверь и очень спокойно, не повышая голоса, объявил мне, что сейчас мы поговорим как мужчина с мужчиной. Как будто мы раньше разговаривали как мужчина с женщиной, или как мужчина с ребенком. Или разговаривали вообще. Всегда он говорил как мужчина, а я слушал как мужчина. Он сказал мне, что эксперимент закончен. Опытным путем доказано, что я бездарен, никаких намеков на талант или способности у меня не обнаружено, а поскольку я пропустил концерт, как он видит по моему цветущему виду, без уважительной причины, все ранее принятые договоренности перестают иметь место, и комната становится его, отцовским, кабинетом. Я подключаюсь к домашним делам и получаю в свое распоряжение новый график, который, как он надеется, не даст мне перетрудиться, потому что подразумевает под собой лишь походы в магазин и уборку в квартире. Со следующего же учебного года я отправляюсь в суворовское училище, где есть шанс, что дисциплина и отсутствие отвлекающих факторов позволят мне сосредоточиться на поиске своего предназначения.

Но, нет, в суворовское училище я не поехал, потому что мама, в первый раз подавшая голос в ходе наших разбирательств, твердо сказала свое слово. Оно заключалось в том, что только в единственном случае ее сын будет учиться в суворовском училище — если ей будет позволено учиться там вместе с ним. Чего, как ты понимаешь, даже мой влиятельный отец не смог бы устроить.

Да, вот на плече царапина, только давай на этот раз не йодом, пожалей изможденные партизанские войска. Завтра они покидают укрытие. Кирпичик все передал?

Ну что ты, не надо.