Зубы дракона - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Крайтон cтр.№ 25

– Мы находим замечательных динозавров! – ликовал Коп. – Замечательных, удивительных динозавров!

Работа оставалась изматывающей, изнурительной, иногда опасной. Во-первых, масштаб ландшафта, как и на всем Западе, был обманчив. Утес, выглядевший маленьким, во время подъема оказывался в пятьсот или шестьсот футов высотой. Карабкаться по отвесным осыпающимся поверхностям, работать на полпути к вершине, сохранять равновесие на склоне было крайне утомительно.

То был странный мир: часто, работая на этих огромных каменистых откосах, люди находились так далеко друг от друга, что едва видели один другого, но благодаря царящей вокруг тишине и изогнутым утесам, игравшим роль гигантских воронок, могли вести внятные беседы, не повышая голос громче шепота, несмотря на непрерывные звуки раскатистых ударов и негромкого звяканья молотков, бьющих по зубилу, а зубила – ударяющего по камню.

Случалось, что глубокое безмолвие и одиночество становились гнетущими. Особенно после того, как кроу снялись со стоянки, студенты стали тревожно сознавать тишину.

И Штернберг оказался прав: в конце концов хуже всего на пустошах была пыль. Крайне едкая, она вздымалась с каждым ударом кирки или лопаты; жгла глаза, щипала в носу, запекалась на губах и вызывала приступы кашля; жгла незажившие порезы, покрывала одежду и вызывала раздражение на сгибах рук и ног и под мышками; скрипела в спальных мешках, припорашивала еду, делая ее горько-кислой, и сдабривала кофе. Ветер шевелил пыль, и она сделалась постоянной силой, отличительным свойством этих суровых и грозных мест.

Руки, которыми приходилось делать все, особенно выкапывать окаменелости, вскоре стали ободранными и мозолистыми, и пыль щипала каждую трещинку. Коп настаивал, чтобы люди тщательно мыли руки в конце дня, и раздавал маленькие порции желтоватого смягчающего средства для втирания в ладони и пальцы.

– Пахнет скверно, – сказал Джонсон. – Что это такое?

– Очищенный медвежий жир.

Но пыль была повсюду. Никакие испробованные ими средства не срабатывали. Банданы и повязки на лице не помогали, поскольку не могли защитить глаза. Каравай соорудил навес, чтобы попытаться прикрыть от пыли свою стряпню, но на второй день навес сгорел.

Некоторое время они жаловались друг другу, а потом, после второй недели, больше ни о чем таком не упоминали. Это походило на заговор молчания. Больше они не будут говорить о пыли.

Как только хрупкие кости выкапывали, их следовало спустить вниз на веревках – трудный, кропотливый процесс. Одна промашка – и окаменелости выскользнут из веревок, закувыркаются вниз по склону и рухнут на землю, сломавшись и утратив всякую ценность. В таких случаях Коп становился желчным, напоминая, что окаменелости «залегали миллионы лет в идеальном месте, в замечательном состоянии, дожидаясь, пока вы уроните их, как идиоты! Идиоты!»

Подобные горячие речи привели к тому, что студенты нетерпеливо ожидали, когда же сам Коп совершит какую-нибудь промашку… Но такого никогда не случалось. Штернберг в конце концов сказал, что, «если не считать его характера, профессор идеален, и, похоже, лучше это признать».

Но скала была хрупкой, и время от времени окаменелости ломались, даже когда с ними обращались со всевозможной осторожностью. Больше всего огорчало, когда они ломались спустя дни или недели после того, как их спускали на землю.

Именно Штернберг первым предложил решение проблемы.

Выехав из форта Бентон, они привезли с собой несколько сотен фунтов риса. По мере того как тянулись дни, становилось ясно, что весь рис они никогда не съедят.

– По крайней мере в таком виде, в каком его готовит Вонючка, – проворчал Исаак.

Вместо того чтобы выбросить рис, Штернберг сварил его до состояния студенистой пасты, которой полил окаменелости. Благодаря этой оригинальной технологии окаменелости стали смахивать на снежные блоки – или, как выразился Штернберг, на «гигантские печенья». Но, как ни назови, паста обеспечивала защитное покрытие. Окаменелости больше не ломались.

Каждый вечер, когда солнечный свет угасал и становился неярким, из-за чего складчатая местность выглядела не такой застывшей, Коп излагал группе обзор находок сегодняшнего дня и говорил о потерянном мире, по которому скитались эти гигантские животные.

«Коп, когда хотел, умел говорить, как оратор, – отмечал Штернберг, – и вечерами мертвые серые скалы становились густыми зелеными джунглями, струящимися ручьями, обширными, полными зелени озерами, ясное небо затягивалось горячими дождевыми тучами, и воистину весь пустынный пейзаж у нас на глазах превращался в древнее болото. Это было непостижимо, когда он вот так говорил. Мы ощущали, как холодок пробегал по спине и руки покрывались мурашками».

Отчасти холодок вызывался устойчивым привкусом ереси. В отличие от Марша Коп не был открытым дарвинистом, но, похоже, верил в эволюцию и, конечно же, в глубокую древность живого мира. Мортон собирался стать священником, как его отец. Он спросил Копа, «как человека науки», насколько стар этот мир.

Коп ответил, что понятия не имеет, – таким мягким тоном, каким говорил, когда что-то скрывал. То была противоположная сторона его взрывного характера – почти ленивая индифферентность, безмятежный, спокойный голос. Подобная кротость овладевала Копом, когда дискуссия переходила на темы, которые могли считаться религиозными. Набожному квакеру (несмотря на его боксерский темперамент) было трудно попирать религиозные чувства других.

– В самом ли деле, – спросил Мортон, – миру шесть тысяч лет, как говорит епископ Ашшер? ^[44]

Огромное множество серьезных и образованных людей все еще верили в эту дату, несмотря на Дарвина и шум, который поднимали новые ученые, называющие себя «геологами». В конце концов, проблема с утверждениями ученых заключалась в том, что они всегда говорили разное. Нынче – одна идея, на следующий год – какая-нибудь другая. Научные воззрения все время менялись, как мода на женские платья, в то время как дата 4004 год до Рождества Христова привлекала внимание тех, кто стремился к более твердо установленному факту.

– Нет, – ответил Коп, – я не думаю, что мир настолько юн.

– Тогда насколько он стар? – спросил Мортон. – Шесть тысяч лет? Десять тысяч лет?

– Нет, – все так же безмятежно ответил Коп.

– Тогда насколько старше?

– В тысячи тысяч раз старше, – произнес Коп по-прежнему мечтательным голосом.

– Вы наверняка шутите! – воскликнул Мортон. – Четыре миллиарда лет? Это полный абсурд.

– Я не знаю никого, кто жил в то время, – мягко сказал Коп.

– Но как же насчет возраста Солнца? – с самодовольным видом спросил Мортон.