Как убивали Бандеру - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Любимов cтр.№ 54

Впрочем, почему дрянь, зачем так грубо? Просто абхазское вино мне не подходит, несовместим я с ним, как и с манной кашей. Подслушанный разговор двух абхазов в кафе «Mon ami»: «Ну, был я в Марселе, пил французское вино. Хорошее вино, но наше лучше. А чача и дешевле, и лучше!»

Разве с этим поспоришь? А те, кто презирает и не пьет абхазское вино, – это агенты Мишико Саакашвили, враги Путина, исчадия ада, американские шпионы и голландские геи! Любишь Родину – люби и ее вино, люби все, не будь вонючим интеллигентом, не будь критиканом и ругателем, люби! Начинается новая жизнь, здоровая и счастливая. Жизнь в свободной Абхазии. Центр Пицунды забит народом, глазеют, покупают, выпивают и закусывают. Работает даже тир (о, воспоминания!), где времена, когда я гордо расхаживал по Пицунде в санаторной пижаме? В милой бесформенной панаме (из козла или барана?), как пастух Утесов в «Веселых ребятах». И чувствовал себя словно в котелке и безукоризненном костюме, сшитом на лондонской Сэвил-роу! Немедленно в Гагру, где снимался фильм! Автобус несет нас вдоль моря, Гагра разрослась и чуть подпорчена высокими зданиями, но все уютно вокруг, все чисто, не то что у нас в Мытищах! В надежде восстановить прошлое останавливаемся у «Гагрипша», взбираемся по ступеням вверх и пытаемся заказать столик.

– У нас сегодня свадьба! – улыбается метрдотель. – Правда, скромная, человек на пятьсот! Если угодно, можете бесплатно выпить по сто граммов и даже закусить…

Но горько сидеть на чужой свадьбе даже бесплатно, спускаемся вниз в кафе с видом на море. Что заказать? Конечно, барашков абхазы съедают сами, туристам выбрасывают бразильское мясо, но… Сейчас разгар охоты на перепелок, да и рыба не перевелась, благо бурлят и море, и горные речки, и заповедные озера. Перепелки – моя слабость, помнится, когда-то мы их ощипывали, бросали в ведро сметаны и варили. Как и рябчиков. Простенько, но со вкусом. Заказываем птичек, а заодно и жареную черноморскую (!) барабульку (ее приносят на огромном белом блюде, и она дает фору барабульке средиземноморской, крупной и несвежей, которую импортируют для бар наши московские рестораторы). Перепелки нежны и навевают негу, если мало двух штук, можно взять десяток, благо что идут они по 150 р. за тушку. Десяток стоит столько же, сколько одно каре из барашка в прогнившем от коррупции, московском ресторане. Перепелок нужно уметь готовить и ни в коем случае не пережаривать. Запекать в жарочном шкафу, на десяток 200 граммов сливочного масла, граммов 150 шпига, черного перца и риса. Можно и смазать их аджикой. Все еще хотите мяса, леди и джентльмены? Не нравится дичь? Так не ешьте! Вы, случайно, не друг Мишико? Что нам мясо, если есть море и звезды! Если есть русско-украинско-абхазские песни и можно разбудить ночью Карло и попросить сделать массаж спины? Что вам этот западный комфорт, эти клозеты с унитазами, зачем вам вообще горячая вода, если есть холодная и рядом море, если повсюду порхают перепела, и плещется барабулька, и ласкают ноздри запахи чачи (опять?!), и олеандры трепещут вокруг, а у берега шумит под ветром самшитовая роща?

Из Гагры направляемся прямиком в пицундский храм, орган словно плачет, Альбинони, Бах… Закрываем глаза, слушаем, блаженствуем. Вот так надо жить. Говорят, абхазы – бездельники. И чудесно, и молодцы! Как писал Набоков, «пролетарии всех стран, разъединяйтесь, мир создан в день отдыха!». Зачем вкалывать? Жизнь и так трагически коротка и полна болезней и прочих неприятностей. В нашем приюте тишина и покой, так и засыпаем в счастливом оцепенении. Вдруг кровать вздрагивает, падает со стены портрет какой-то абхазской царицы, взрыв за взрывом, все трясется… Что это? Мальчики балуются с оставшимися советскими боеприпасами? Американцы спутали Абхазию с Сирией, запустили ракеты? Апокалипсис? Появляется капитанская фуражка в семейных трусах и сообщает, что сегодня годовщина победы Абхазии над Грузией в Великой Отечественной войне 1992–1993 годов. Где же фрейлина нашего двора? Уехала в свой дворец на «мерсе», наш замок осиротел.

В Сочи нас везет на «Крайслере» лихой джигит, еще рань, но уже первые русские бегут окунуться в море. Святое это дело, зловонным западникам этого не понять. Почти без задержки преодолеваем границу, выезжаем на чистую, без всяких стройматериалов вокруг сочинскую дорогу. Все убрано, явно Отец и Командир уже на месте. Новый аэропорт утрет нос даже аэропорту Кеннеди. Все прекрасно! Допиваю из пластиковой бутылки неоднозначное абхазское вино.

Апсны!

В дверь вежливо постучали, и в кабинет вошел… Молотов. Сам Вячеслав Михайлович Молотов, долгое время правая рука Иосифа Сталина, вершитель советской внешней политики. Мы, привыкшие к его портретам на площадях по праздникам, непроизвольно встали и замерли.

– Извините, товарищи, – молвил он, – а где помещается монгольская референтура?

Трепеща от смущения и страха, мы ему объяснили. Дело происходило в 1957 году, и сравнительно недавно Хрущев изгнал Молотова и всю «антипартийную группу» из политбюро и назначил его послом в Монголии. Я вспомнил об этом эпизоде, погрузившись в фильм ТВ-канала «Россия» «Оптимисты» о шестидесятниках МИДа, и, закрутившись в интригах, шпионских играх и адюльтерах прекрасно игравших актеров, вдруг понял, что фильм-то обо мне грешном, ибо именно в эту пору я начал трудиться в МИДе. Жизнь моя иль ты приснилась мне? Или я жил слепым и ничего не видел вокруг? Но придется откатить нашу тачку чуть назад, дабы представить обстановку тех бурных лет.

Окончив самарскую среднюю школу с золотой медалью, я прибыл в Москву завоевателем, как бальзаковский Растиньяк в Париж, и без экзаменов поступил в МГИМО, который и тогда был при МИДе. Пришлось только сдать английский и пройти собеседование с синклитом мудрецов (вопросы от числа колонн у Большого театра до фамилий генсеков компартий всего мира). Во время подсчета колонн ко мне неожиданно подвалился франтоватый мужчина и ласково воскликнул: «Какой красивый мальчик! Не хочешь в кафе?» Я дунул от него в сторону как от нечистой силы, ибо о существовании гомосексуалистов даже не подозревал, а решил, что это агент ЦРУ (как они пронюхали о моем поступлении в МГИМО?!), – тщательное чтение советской прессы давало о себе знать. Это был 1952 год, блатом тогда и не пахло, большинство ребят происходили из обычных семей (было 3–4 студента из семьи мидовцев, но они никак не выделялись), очень много из провинции, абсолютное большинство – комсомольцы, среди нас были и партийные фронтовики. Будущий сотрудник ЦК партии мой друг Женя Силин жил в развалюхе в Кускове, нынешний профессор и публицист Б. Ключников приехал из казачьей станицы, будущий начальник советской разведки Леонид Шебаршин (он влился в МГИМО с институтом востоковедения), из семьи обувщика, жил тоже в какой-то лачуге в хулиганской Марьиной Роще. Заполняли толстенные анкеты, где требовалось указать родственников за границей, пребывание в оккупации и даже участие в оппозиционных партиях. Ребята попадались самые разные, были среди нас и одиночки с набриолиненными кокками, и слишком дерзкие шутники, но наш курс изрядно пошерстили реформами, и этих товарищей отчислили. Никакого даже намека на диссидентство в нашей студенческой среде я не встречал, все споры проходили в рамках партийной линии. На ноябрьской демонстрации в колонне, замыкавшей шествие студентов, посчастливилось узреть великого Сталина – он неторопливо и величественно спускался с Мавзолея. Одевались студенты МГИМО во что придется, одно время я носил перелицованную отцовскую бекешу (это шуба для комсостава) и сапоги (однажды звезда международного права, подслеповатый профессор Дурденевский, носивший мидовскую форму, по ошибке даже отдал мне честь). После Сталина наша легкая промышленность производила все больше одежды, но она отличалась выдающимся уродством, однако с годами появился импорт, особенно из ГДР и Болгарии, в моду вошли чехословацкие шляпы «тонак» (в них и щеголяют герои «Оптимистов»). Стиляги в правоверном МГИМО не приветствовались, ботинки на каучуковой подошве никто не носил, джаз слушали с удовольствием, а после молодежного фестиваля 1957 года спокойно танцевали в непубличных местах рок-энд-ролл. Огромную проблему представляло жилье: большинство студентов жили в коммуналках и общежитиях, я относился к числу богатеев, ибо папа – полковник КГБ в отставке – чудом поменял роскошную квартиру в Самаре на двушку в Тестовском поселке. Было обидно, что мне как сыну обеспеченного родителя не платили стипендию, столь необходимую для светской жизни. Впрочем, какая тут к черту светская жизнь, если с занятиями дохнуть не передохнуть, какие тут на фиг девушки, если не решена вечная проблема хаты?! Мой друг приобщил меня к московским ресторанам (он был старый москвич и даже «по-настоящему» дружил с девушкой, что было редкостью в те невинные времена), мы отправились в тогдашний Гранд-отель, что помещался в Москве фасадом на пл. Революции, предупредил, чтобы я не заказывал хлеб, мол, это не принято (я, провинциал, сидел как оплеванный), мы скромно выпили, а потом он украдкой завел меня в дальний угол зала, где в закутке висела картина с полуобнаженной дамой на ложе а-ля Буше – вершина эротического кайфа того времени. Ресторан – это событие чрезвычайное, раз в год мы бывали в модной «Авроре» (ныне «Будапешт»), там у входа стояло чучело медведя (пьяные то совали ему в пасть бутылку, то надевали на голову шляпу), но главное, выступал блестящий ударник Лаце Олах.