Русь сидящая - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Романова cтр.№ 21

Да не будет больше никто в Милиной жизни бигуди вкручивать. Никто и никогда не скажет ей таких слов. И таких еще, про которые и рассказывать не станешь. Сволочь ты, Петруха.

Покойный Петрович был хозяином на “трешке” под Тамбовом: ИК-3 в поселке Зеленый Рассказовского района Тамбовской области. Это была моя первая в жизни зона, куда моего мужа отправили отбывать после Бутырки. Я тогда ничего не знала про зоны, но про систему многое уже поняла: шел сентябрь 2009-го, Сергей Магнитский уже сидел на Бутырке, до его смерти оставалось два месяца, и я была уверена, что мы все в аду, вокруг кирзовые сапоги и фуражки, под которыми нет зачатков мозга, и все горит, и все покрыто толстым слоем унылого и уже привычного горящего говна, мы все умрем в страшных мучениях и в информационном вакууме. Я не умела отличать добро от зла в системе: впрочем, это и сейчас не слишком просто делать, да и добра тогда я не видела. Петрович был первым добром, и я не сразу распознала его.

Я не знала, как ехать на первое свидание в зону, что брать, с кем общаться. На форуме зечек, коих водится много в интернетах, я познакомилась с барышней, которая ехала из Москвы на своей машине ровно туда же — замуж выходить. Барышня мне понравилась: очень самостоятельная, красивая, лет 45, хозяйка салона красоты где-то в Золотых ключах на Минке. Конечно, я ее спросила: а чего, нельзя было мужа найти в Золотых ключах? “А вот где мне его искать? В салоне у меня — женатые клиенты под присмотром клиенток, их прислуга, да парикмахеры из геев, где мне мужика взять?” — живописала картину разрушений социальных связей Оксана. В общем, познакомились они по переписке, а он такой обходительный, влюбленный и сильный, слова такие хорошие говорит, и вообще осужденный предприниматель, а их — всем известно — ни за что пачками сажают. К тому же одинокий предприниматель, в чем уже удостоверился Рассказовский ЗАГС Тамбовской области, который намерен зарегистрировать брак в зоне, где у молодых и состоится длительное свидание на трое суток, включая первую брачную ночь. Оксана в зоне уже была, ездила на короткое свидание, дабы лично познакомиться с избранником через стекло, и любовь к заочному жениху овладела ею очно в один момент.

Оксана плотно набила свою “субару” копченостями, оливье и пеньюарами, взяла меня, и мы поехали, обсудив за шесть часов дороги все актуальные женские проблемы современности. Я волновалась — пустят ли меня на свидание? К тому времени у меня уже была устойчивая репутация девушки крайне резкой в суждениях и боевых действиях, и я прокручивала в голове планы окопной войны на местности, а Оксана, человек мирный и компрадорски настроенный, металась мыслями в основном вокруг борща и пирсинга в одном месте, призванного удивить молодожена и смутить проверяющих инспекторов с металлоискателями. То, что случилось в предбаннике зоны, повергло нас с Оксаной в шок: после длительных проверок и очевидных совещаний инспекторов с дежурным, дежурного с замом по оперработе, а того с хозяином, тем самым Петровичем, меня пустили, а Оксану — нет. Причем не пустили ее, что называется, по беспределу: жестко, незаконно и без объяснений.

Меня быстро подняли в зону, а оттуда, как известно, никакого сообщения с внешним миром нет. Оглядевшись и устроившись, пошла явить себя мудрому руководству, а заодно и поскандалить насчет Оксаны — уж очень это был чистый и незамутненный случай нарушения прав и попрания чувств. Петровича, начальника зоны, пожилого мужчину в стоптанных домашних валенках (теплым сентябрьским денечком) я застала за интересным делом: он сортировал личные карточки вновь прибывших на две кучки. “Вот здесь, — объяснил мне Петрович, показывая на большую стопку — виноватые граждане, самые что ни на есть преступные морды. А вот здесь — указал на стопку поменьше — невиноватые, эти в библиотеку и в клуб работать пойдут”. Петрович производил впечатление малограмотного человека, однако он быстро мне объяснил принцип: берет приговор, читает концовку — вот потерпевшие, вот ущерб, вот иск, вот срок. Все понятно, виноват. А вот другая концовка: потерпевших нет, заявителей нет, ущерба нет, а срок есть, лет восемь. Тоже понятно — не виноват. Скандалить насчет Оксаны стало сложно. Но он и сам все понял. И рассказал мне историю ее жениха.

Не предприниматель он и не экономический. Он — сексуально озабоченный гражданин, и у него это уже третья ходка за изнасилование. В зоне он давно и женится не в первый раз. Знакомится с дурочкой по переписке, заявление заочно подают, она приезжает на три ночи, некоторые быстро соображают, кто он, некоторые дольше. Разводятся, а он к тому времени уже с новой невестой. И все бы ничего, но гражданин этот вичевой. Инфицированный. И тут Петрович встает перед дилеммой: разглашать личные данные про характер судимости и заболевания он не имеет права, а предъявить своему зеку уголовно наказуемое деяние “Заражение другого лица ВИЧ-инфекцией лицом, знавшим о наличии у него этой болезни” и не хочет (показатели испортятся и проверками замучают), и не может — ни одна девица заявления не написала. Вот он и принял решение по беспределу: не пускать, и все. Пусть в прокуратуру идет, он хоть им расскажет, как он тут с этой дилеммой крутится.

И тут я вспомнила, что Оксана ни словом не обмолвилась мне о том, взяла ли она презервативы.

Потом я много встречала в зонах таких диагностированных любителей жениться без презерватива. А вот таких, как покойный уже Петрович, встречала мало. Обычно хозяевам зон было по барабану, кто на ком женится. Никто давно не обращает внимания на ВИЧ или СПИД в неволе. Когда в камеру заходит новенький, он обязан о себе рассказать — обычно тогда и упоминают о вирусе. Если вдруг не расскажет, это выясняется с первым приемом пищи: формально таким полагается дополнительное питание, но ничего особенного — стакан молока или яйцо. Не разносолы. Ну вот камера или барак узнает, что к ним заехал вичевой. Никакого впечатления это не производит. Сейчас с ВИЧем и воры, и блатные, и козлы опущенные. Болезнь века. Особенно на зоне, где принимающих наркотики граждан уже чуть ли не больше половины.

Вичевые сдают анализы и им дают терапию — впрочем, это только в колониях, в СИЗО с этим туго. Поскольку ВИЧ диагностирован у самых широких слоев тюремного населения, отношение к ВИЧ-инфицированным здесь такое же, как и к неинфицированным: все вкалывают, работают на улице, выходят на зарядку, получают свидания, в том числе длительные, без поблажек и ограничений. Опытные сидельцы с ностальгией вспоминают совсем еще недавние времена, когда вичевых селили на зонах в отдельные бараки, где они успешно качали режим. Чуть что не так — они подходили к сотрудникам с угрозой вскрыться (сильно порезаться) и забрызгать их своей кровью, что отпугивало от них всех. Они получали все, что хотели. Но элементарные знания пришли и к самым отсталым слоям населения, к коим, безусловно, принадлежат и сотрудники ФСИН, и их контингент. И вичевых расселили, как всех.

В зонах и тюрьмах реально боятся туберкулеза. А ВИЧ — ну что ВИЧ. Это ж как радиация. Не видно, не слышно, ни запаха, ни вкуса.