Отрешённые люди - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Софронов cтр.№ 30

— На таких условиях и я готов поучаствовать, — задумчиво глядя в потолок, проговорил Александр Шувалов, — коль я десяток тысяч тебе дам на годик, то через год, глядишь, полсотни своих получу. Согласен!

— Давно бы так, — потрепал его по вьющимся волосам Петр Иванович, когда три головы об одном думают, то быстрей и выход найдут. А коль мы денежки наши вместе сложим, да в несколько рук за дело возьмемся, то не пройдет трех–четырех годиков, как все российские откупа в наших руках будут, и мы заработаем себе такие состояния, что куда тем же Черкасским, не достанут…

— Только моего согласия на то не получите, сколько не старайтесь, упрямился Иван Иванович, — и батюшка бы вас не похвалил, коль узнал бы, чем вы заняться намерены.

— Батюшка наш в иные времена жил, — пригладив начинающие седеть виски, возразил Александр Иванович, — теперь, супротив того, многое поменялось, не так, как раньше, пошло. Да и не вижу я ничего противозаконного в откупах. Не почтовую карету грабить на большом тракту нас Петр зовет, а честно деньги зарабатывать. Чего тут худого?

— А все худо, — налил себе в бокал шампанского вина Иван Иванович, вместо того, чтоб о достатке государства нашего думать, вы лишь про то толкуете, как мошну свою набить, все вам мало…

— А кто нонче иначе думает? Алешка Бестужев, что ли? Канцлер великий первый взяточник, — неприятно оскалился Петр Иванович, пытаясь убедить никак не поддающегося на уговоры брата, — Ладно бы у своих брал, тех же купцов облапошивал, а то… — он ткнул указательным пальцем в потолок, — вона откудава ему деньгу шлют, с Англии самой…

— То не нашего ума дело, — не унимался Иван. Неизвестно, как бы и когда закончился их спор, если бы не вошел лакей и не доложил громогласно:

— Профессор Михайло Ломоносов! — и внимательно зыркнул глазами на Ивана Ивановича, ожидая приказаний.

— Я же говорил, что принесет кого–нибудь нелегкая, — скривился Петр Иванович, который недолюбливал мужиковатого профессора, хотя во многом и поддерживал его, особенно когда дело шло о чести русской науки перед немецкой.

— Проси, — кивнул Иван Иванович, которому, наоборот, было приятно, что Михаил Васильевич не забыл о его именинах.

Ломоносов вошел с широкой улыбкой, делавшей его и без того округлое лицо луноподобным. Глаза его сияли неподдельной радостью, руки были широко распахнуты, на голове белоснежный парик, а в левой руке свернутая в рулон бумага.

— Покорнейше прошу простить меня за внезапное вторжение, мое почтение всем, — он склонил крупную голову в полупоклоне, но при том держался он весьма настороженно, вглядываясь в лица гостей. За свои сорок лет он успел повидать и испытать всякое и не особо добивался расположения сильных мира сего, но к Ивану Ивановичу Шувалову питал нежную любовь и всегда спешил выразить ее.

— Садись, Михаила Васильевич, садись и будь как дома, — хозяин встал навстречу ему и крепко обнял.

— Как с мужиками обниматься, то это ему не зазорно, — шепнул на ухо сидящему рядом графу Воронцову Петр Шувалов, но тот лишь выслушал, кивнул головой и ничего не ответил.

Меж тем Иван Иванович усадил профессора на свободное место, которое оказалось напротив Петра Шувалова и графа Воронцова и велел лакею принести приборы для гостя.

— Позволь собственноручно, Михаила Васильевич, налить тебе, пододвинул Иван Иванович к нему бокал и взялся за бутылку. — Рейнского вина?

— Можно, — согласился тот, — мы в том мало понимаем. Мужик, чего сказать, — и, хохотнув дерзко, глянул в лицо Петра Ивановича, который не выдержал взгляда и отвел глаза, сделав вид, что занят изучением содержимого своей тарелки. — Но прежде разрешите зачитать оду в вашу честь, уважаемый граф Иван Иванович, — и он приподнялся со своего места, развернул принесенную бумагу.

— Сделай милость, — залился румянцем именинник, у которого хранилась уже целая стопка подобных поздравлений от придворного пиита, и хотя, на его взгляд, все они были написаны довольно коряво, как–то по–домашнему, чувствовался простецкий крестьянский говорок автора, но зато по пафосу и подобострастности могли соперничать и с Гомером, и с Вергилием.

— Не судите строго, — кашлянул Ломоносов и начал читать неожиданно высоким голосом оду, смысл которой сводился к тому, что на северном небе явилось новое светило, имелся ввиду именинник, которое озарило собой унылый небосклон российской столицы.

Все слушали по–разному: Иван Иванович чуть приоткрыл рот и ловил каждое слово, покрякивал, когда встречалась ничем не прикрытая похвала в его адрес, краснел, вытирал салфеткой уголки рта и успевал оценивающе оглядеть остальных гостей; Петр Иванович до конца чтения так и не поднял глаз от тарелки, ковыряясь в ней серебряной вилкой; Александр Иванович больше смотрел на хозяина дома, в душе посмеиваясь, как он может принимать в свой адрес такое идолопоклонничество, будучи далеко не глупым человеком; граф Воронцов в такт наиболее удачным выражениям постукивал пальцами по столу, покачивая при этом головой, как бы проговаривая враз с автором каждую фразу, и первым захлопал в ладони по окончании оды. Когда Ломоносов закончил читать, он вытащил из–за обшлага рукава большой платок нежно–голубого цвета, так не шедшего к его мешковатой, крупной масластой фигуре, обмахнул им лоб и, забывшись, начал засовывать его в карман, как это обычно делают мужики со всякой всячиной, найденной ими по дороге. Захлопали уважительно и остальные гости, а Иван Иванович, вскочив, опрокинув свой стул, кинулся обнимать поэта–профессора, похлопывая его ладошками по могучей спине. Ломоносов на радостях, что ода его встречена тепло, забылся и так стиснул именинника, что тот вскрикнул и едва вывернулся из объятий осчастливленного пиита.

— Тебе бы, Михаила Васильевич, с медведями бороться, а не… — он отошел к своему месту, скривившись от боли и не закончив мысль.

— А то как же, — принял за чистую монету сказанное Ломоносов, — у меня и прозвание такое: Ломо–нос, значит, носы ломать. Батюшка, царство ему небесное, у меня силен был, а про деда сказывали, будто мог мельничный жернов на спине на горку один, без помощников, втащить.

— Избави нас, Господь, от таких товарищей–друзей, а от врагов мы сами отобьемся, — сказал шепотком на ухо графу Воронцову Петр Иванович и косо глянул на Ломоносова. Но тот или обладал удивительно острым слухом, или просто–напросто угадал смысл сказанного, неожиданно дерзко заявил:

— А ты, граф, как погляжу, все наушничаешь, все шепчешься, а кто тебе друг, кто враг и не видишь. Э–э–э, — махнул он здоровенной своей рукой, — да и ни к чему это тебе видеть. Пойду я, извиняйте, коль что не так, — грузно со вздохом поднялся он из–за стола, шумно отодвигая далеко от себя обитый позолоченной кожей резной стул. — Понимаю, не ко двору… — и, бухая по паркету тяжелыми башмаками, не оборачиваясь, пошел к двери.

— Куда ты? Михайло Васильевич? — вскочил Иван Иванович, но Петр Иванович так сверкнул на него из–под кустистых бровей сощуренными глазами, что он тут же без слов опустился на место.

— Помни, кто ты, а кто он, — укоризненно проговорил Петр Иванович, и добавил, — Шувалов, — и со значением поднял вверх указательный палец.