Ближе к воде. Удивительные факты о том, как вода может изменить вашу жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Уоллес Николс cтр.№ 13

Учитывая, что правильно рассчитать удар по мячу, летящему со скоростью 152 километров в час, невероятно сложно, такой средний показатель не может быть результатом везения или случайности. Ясно, что это достигается благодаря некому когнитивному процессу. Но каким образом?

После того как мозг берется за дело и анализирует данные, ему надо решить, что делать дальше — и нужно ли вообще что-нибудь делать. Но сколько данных можно получить за считаные миллисекунды? В значительной мере этот процесс анализа основывается на методе проб и ошибок. Прежде чем мы предпринимаем какие-либо действия, наш мозг производит нечто вроде высокоскоростной оценки результативности затрат, а затем анализирует ее результат. Знакомые ситуации укрепляют имеющиеся нейронные сети; но каждая новая частица информации, каждое новое обстоятельство, ошибка и непривычное действие заставляют мозг перестраиваться, пусть даже и совсем немного. Если вы заносили биту десятки тысяч раз, бывали моменты, когда вы производили корректировки осознанно, например следуя инструкциям тренера. Но нейронные сети вашего мозга десятки тысяч раз «записывали» этот миллисекундный опыт неосознанно. В определенный момент опираться на рассудок становится невыгодно: вы будете слишком долго думать, из-за чего потеряете нужный ритм, мяч улетит не туда, куда надо — и вы выйдете из игры.

На протяжении всей жизни мозг в буквальном смысле меняет сам себя, постоянно создавая новые нейронные сети для эффективного выполнения необходимых функций [25]. Согласно формулировке «отца» идеи о нейропластичности мозга Майкла Мерцениха, «кора головного мозга… фактически выборочно совершенствует свои способности к обработке данных, подгоняя их под потребности каждой выполняемой задачи». В ходе этого невероятно динамичного процесса объем серого вещества увеличивается на участках с наибольшей нейронной активностью [26]. Кроме того, в этом процессе происходит конкурентный отбор: существующие, но не используемые сети постепенно слабеют (это известно каждому, кто когда-либо учил иностранный язык, а много лет спустя пытался на нем заговорить).

По мнению Мерцениха, нейропластичность по своей сути бимодальна: она укрепляет нейронные сети для того опыта, на который мы обращаем внимание, и ослабляет участки мозга, которые используются редко. В сложных навыках, таких как игра на музыкальном инструменте или вождение автомобиля, разные нейронные сети из разных участков мозга действуют вместе. А благодаря тому, что мозг реорганизует нейронные связи, направляя их функцию по новым путям, у людей могут восстанавливаться способности, утраченные в результате травмы или заболевания [27].

Определенные типы нейронных сетей формируются в мозге всех людей, однако карта мозга каждого человека уникальна [28]. (Обнаружение и регистрация этих нейронных сетей — очередной рубеж проекта Connectome Project, финансируемого Национальными институтами здравоохранения США и реализуемого под руководством консорциума, в который входят Вашингтонский университет, Университет Миннесоты, Оксфордский университет и другие образовательные организации. Цель проекта состоит в том, чтобы составить карту нейронных связей в человеческом мозге, аналогичную карте ДНК человека, созданной в результате реализации в 1990-х годах проекта Human Genome. На этот раз ученые используют методы нейровизуализации и новую технологию под названием оптогенетика, предполагающую введение в нейроны головного мозга специальных молекул для включения и выключения их функций с помощью света.) Возвращаясь к разговору о Голубом разуме, можно сказать, что определенные нейронные сети, формирующиеся во взаимодействии с окружающей средой, начинают создаваться в маточной среде и укрепляются или видоизменяются до тех пор, пока человек не закроет глаза на смертном одре. Благодаря нейропластичности у нас есть возможность изменять нейронные связи на протяжении всей жизни путем изменения получаемых сигналов и выбора окружающей среды.

Чтобы в полной мере понять мощь Голубого разума, нам с вами предстоит совершить путешествие из плавательного бассейна в палату онкобольных, с побережья Австралии в центр крупного города, из лаборатории стоимостью в пять миллионов долларов в кабинет руководства компании, оценивающейся в пять миллиардов долларов. И как любое путешествие, наше начинается с дома — то есть с того места, где стоит наша кровать и которое всегда в нашем сердце.

В 2003 году, когда нашей дочери Грейс было всего полтора года, мы с женой взяли ее с собой в стодвенадцатидневный поход — 1930 километров пешком по прибрежной полосе от Орегона до Мехико [1]. Со временем воспоминания Грейс стерлись, но она до сих пор любит говорить о том путешествии. Во многом именно оно сформировало ее любовь к природе и укрепило связь в нашей семье. Бредя вдоль берега, мы втроем проходили мимо мам и пап самых разных вероисповеданий, игравших в песке со своими смеющимися малышами; мимо длинноволосых юношей и девушек в мокрых купальных костюмах, с энтузиазмом затаскивающих доски в волны океана; мимо крепких и бодрых людей пожилого возраста, которые, наклонившись вперед, шагали навстречу ветру; мимо тридцатилетних, выгуливающих собак разных пород и наблюдавших за тем, как их домашние любимцы время от времени забегают в воду и в восторге, мокрые, несутся обратно; мимо детишек всех возрастов, резвящихся на пляже или купающихся в океане, визжа, хохоча и обрызгивая друг друга водой. Я осторожно проходил за спинами рыбаков в ветровках, стоявших или сидевших на низких пластиковых стульчиках. Удочки были или у них в руках, или воткнуты в песок: поплавки на воде, ведра с приманкой стояли рядом со стульями. Я огибал расстеленные пляжные полотенца, на которых, закрыв глаза, загорающие наслаждались абсолютным бездельем. И почти на каждом лице я видел счастье во всех его проявлениях — от восторга до блаженного смеха и тихих улыбок, свидетельствующих о полной внутренней гармонии. Я чувствовал, что все время, пока я совершаю свое долгое путешествие по длинной границе между сушей и океаном, те же эмоции отражаются и на моем лице.

Ближе к концу нашей экспедиции вдоль западного побережья, прогуливаясь по берегу, я наткнулся на дом, выставленный на продажу. Было это в Калифорнии, на пляже Дель-Мар, в элитном местечке с несколькими домами, выросшими на песке. Оттуда виднелись улицы и холмы, застроенные большими домами. До воды от них было довольно далеко, но, без сомнения, из окон открывался прекрасный вид на просторы Тихого океана. А вот домик, о котором я говорю, был совсем крошечным: ветхое одноэтажное бунгало площадью в 244 квадратных метра и одной-двумя спаленками. По обеим сторонам от него возвышались дома гораздо большего размера. А сбоку, лицом к пляжу, стоял столб с прикрепленным к верхушке ящиком из оргстекла, внутри которого лежали рекламные листки с информацией об этой недвижимости. Я открыл контейнер и вытащил один флаер. За развалину площадью 244 квадратных метра просили 6,3 миллиона долларов.

Люди хотят жить ближе к воде и согласны платить за это несоразмерно большие деньги. Почему? Почему они готовы выкладывать столько за полоску земли и ветхий дом, пусть и в престижном, но ничем особо не примечательном маленьком калифорнийском городке? Переместившись всего на пять кварталов в глубь континента, можно в два раза дешевле купить вдвое больший дом и хоть каждый день ходить к океану пешком или ездить на велосипеде? (Кстати, в 2013 году оценочная стоимость упомянутого бунгало составляла уже 9,3 миллиона долларов — и это предложение по-прежнему считалось одним из лучших в округе.) А что заставляет людей выкладывать 120 тысяч долларов за полоску земли в треть метра шириной и полкилометра длиной, зажатую между двумя другими объектами недвижимости в Ист-Хэмптоне [2]? Почему люди, живущие в Калифорнии, Северной Каролине, Массачусетсе, Флориде и вдоль рек вроде Миссисипи, мирятся с эрозией, острым дефицитом метража, риском уничтожения жилищ в результате бури или наводнения и медленным, но стабильным вымыванием песка из-за океанских приливов или речного течения? За что они платят, в самом-то деле?