Дракон всхлипнул и, чтобы приглушить тоску, снова выпил.
– А скажите, пожалуйста, дракон, это правда, что вы огонь можете извергать, как Газпром какой-нибудь?
– Мог. Запросто мог. Иной раз длина факела достигала восьми метров. Не всегда, конечно, но случалось. А сейчас от этого дела осталась одна только утренняя икота. Веришь?
– Верю.
– Вот, хороший ты парень, Серега. Хороший, а Гло-ська тебя сожрет, помяни мое слово. Сожрет… – Дракон пьяно улыбнулся и, отщипнув от дощатой стены щепку, принялся ее задумчиво жевать.
– Может, тебе стоит поговорить с ней, друг? – осторожно предложил Серега.
– О чем? Я ведь дракон, а она – человек. Хотя уже давно перетянула всю мою силу и даже в Союзе драконов зарегистрировалась. Я поехал разбираться – мол, не положено человека драконом записывать. Не по закону это. У нас ведь даже общие дети не могут драконами регистрироваться. Только аспидами, а права аспидов сильно урезаны. Они, например, не могут наследовать титулы и имущество родителей-драконов. А мне сказали – ты, говорят, Герман, меня ведь Германом зовут, ты говорят, Герман, больше на аспида похож, чем твоя жена на человека. Она, говорят, всю статистику округа на себе держит, потому что рыцари к ней сплошным потоком идут. Не успеваем, говорят, колья для трофеев затачивать…
Дракон Герман вздохнул и снова потянулся за кувшином.
– И пришел я, Сережа, к неутешительному выводу, что бюрократы – люди или драконы, – все они по сути своей сволочи.
– Твоя правда, Герман.
– Вот. А в семье нашей теперь Глоська дракон, а я так – сочувствующий. Мне старшенький мой, Гарик, так и говорит: мы, мол, с мамой драконы, а ты, папа, форменный алкоголик.
На двери сарая загремел засов, и она широко распахнулась, впустив в темное помещение яркий солнечный свет. Тютюнин зажмурился и прикрыл глаза рукой.
– Рыцарь, на выход! – скомандовал твердый детский басок.
– А зачем? – спросил Сергей.
– Иди, парень. Тебе с Глоссарией лучше не спорить, а Гарик ее правая рука. Иди. И прощай.
– И ты прощай, Герман. Удачи тебе…
111
Выйдя во двор, Тютюнин увидел Глоссарию, уже без доспехов, но в грубых холщовых штанах и в рубахе, подпоясанной широким мужским поясом.
Перед ней стоял невысокий субъект. Впрочем, рядом с Глоссарией любой человек казался невысоким. Субъект нервно мял в руках свою шляпу с пером и выглядел очень жалко.
Сергей подошел ближе и, кивнув на перепуганного незнакомца, спросил:
– Кто это?
– Посыльный от марвиля Шонкура, – ответила Глоссария и, тут же спохватившись, метнула в Сергея злобный взгляд и зарычала:
– Что-то ты слишком бойким стал, рыцарь! Я ведь и передумать могу!
– А чего не так? Передумать, Глося, ты можешь, только порядок вещей не пересечешь. Уважаешь ты порядок, потому как женщина честная и работящая.
Тютюнин и сам не понимал, откуда у него родились такие умные слова, да еще в большом количестве.
Пораженная принцесса молча взирала на пленника, не зная, что ей теперь с ним делать – убить и разбросать клочья по всему двору или прислушаться к его речам.
– Посыльный от марвиля Шонкура. Братец требует, чтобы ты немедленно вернулся в город и предстал перед судом за предательство. Если не вернешься, убьют твоего оруженосца Флекса.
– Значит, я должен ехать, – вздохнул Сергей. – Вот только на чем…
– Жеребца ты получишь обратно.
– Но мама! – воскликнул стоявший рядом Гарри. Однако Глоссария не обратила внимания на возглас своего любимца.
– Меч и шлем – тоже.
– Спасибо тебе, добрая женщина. – Сере га поклонился, понимая серьезность момента. Распрямившись, он посмотрел в упор на принцессу. – За что брат ненавидит тебя? Он ведь знает, что дракон – это ты.
– Знает, – кивнула Глоссария. – Он бы и пальцем не пошевелил, оставайся я прежней Глосей, но принцесса-дракон его пугает. Он боится за свой трон.
Гарик привел черного жеребца и принес Серегино оружие.
Тютюнин, как в кино, легко запрыгнул в седло и безупречно надел шлем, сразу сориентировавшись, куда нужно смотреть.
Почувствовав крепкую хватку седока, скакун захрапел и попытался встать на дыбы, но Тютюнин резко осадил его и, обращаясь к Гарри, сказал:
– Не дразни больше батю, Гарик. Чти своего родителя. Дайте ему расправить крылья, иначе сгубят его грибы.
Затем Сергей развернулся в сторону Глоссарии и отсалютовал ей мечом.
– Прощай, принцесса!
– Прощай, рыцарь! – ответила Глоссария и отвернулась, чтобы никто не видел ее слез.
Сергей повернул коня и, дав ему шпоры, погнал рысью в сторону клонившегося к закату солнца.
– Подождите, рыцарь! Подождите! – заголосил курьер и, нелепо переваливаясь, побежал следом.
112
Только за рощей кипарисов Тютюнин придержал коня, и запыхавшийся курьер наконец догнал его.
– Не спешите… Не спешите так, ваша милость, вы меня совсем обессилили…
– Где твоя лошадь? – спросил Сергей, снимая шлем.
– Там, за холмом, – курьер махнул рукой. – Прошу вас, не спешите, ваша милость, иначе я совсем свалюсь.
– Хорошо, – согласился Тютюнин и пустил коня шагом.
Когда они поднялись на холм, в ноздри ударил странный запах. Сергей повернулся к курьеру.
– Чем это ты воняешь, товарищ?
– Керосином, ваша милость, – ответил курьер. – У нас в народе говорят, что драконы не любят этот запах, вот и я облился для безопасности.
– По-моему, от тебя еще чем-то несет.
– Ну.., есть немного. Стоять напротив дракона и не запачкать штаны – это только рыцарю по силам, такому как вы, ваша милость. Я же человек простой. Но вы не извольте беспокоиться, я прихватил смену белья – знал, куда еду.
Они спустились к одинокому деревцу, к которому был привязан мул – почти точная копия Трубадура, только рыжего окраса.
– Как тебя зовут, парень? – спросил Сергей.
– Дюбри, ваша милость. А моего мула кличут Арпеджио. Такая вот музыкальная кличка. А знаете почему?
– Да уж знаю. Знаком с его братцем Трубадуром, – ответил Сергей. – Ты давай поскорей меняй штаны – нам поторапливаться нужно, спасать дружка моего.
– Забота о простом оруженосце делает вам честь, ваша милость! – растроганно проговорил Дюбри, торопливо снимая кальсоны. – Другой бы рыцарь и ухом не повел, а вы, ваша милость, совершеннейший из добрейших людей…
Наконец с переодеваниями было покончено, и Дюбри взобрался на Арпеджио. При этом мул издал несколько протяжных минорных звуков и, только насладившись собственной музыкой, отозвался на понукания седока.