Отель "Гонолулу" - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 57

— Ты это заслужила, — сказала Джои. — Ты такая же, как она.

— Мне нужны деньги. Я коплю, чтобы поехать домой.

— Я не поеду домой, — возразила Джои. — Я выпишу сюда маму.

Получив пощечину, Мизинчик стала действовать осторожнее, но по-прежнему задерживалась в номерах. Она так и не поняла, почему очередной постоялец, которому она улыбнулась, взбеленился и донес на нее управляющему.

— Маленькая шлюха заигрывала со мной! — заявил он, когда в офис управляющего привели Мизинчика. Управляющий обещал разобраться. Когда постоялец ушел, управляющий тоже обозвал ее шлюхой, потом потрогал ее грудь и приказал:

— Снимай форму! Больше она тебе не понадобится!

Мизинчик сделала, как было велено. Управляющий швырнул ее на пол и уселся верхом. Закончив, сказал ей:

— Ты уволена. Убирайся. Можешь взять себе это.

«Это» оказалось ее платьем. Мизинчик сказала «спасибо».

У нее уже набралось достаточно денег, чтобы, попрощавшись с Джои, вернуться на Филиппины. Мать Мизинчика по-прежнему жила в Маниле. Она заплакала, увидев дочь: ее муж, отец Мизинчика, умер. Мать спросила ее:

— Почему ты не плачешь?

Мизинчик не знала, что ответить. Она просто разучилась плакать. Она даже не рассказала матери о том, как побывала в Америке. Мизинчик стала искать работу. Она говорила: «Я работала в гостиницах».

Она нашла место уборщицы в отеле в Маниле — низкооплачиваемую, тяжелую работу. Мать уволилась, она уже была слишком слаба и больна. Тетя Мариэль сказала Мизинчику:

— Тебе двадцать лет, ищи себе мужа.

Мизинчик поместила объявление в газете, текст написала тетя Мариэль.

На объявление откликнулся какой-то американец. Мизинчик сказала себе: я выйду за него замуж. Но американец имел в виду другое:

— Я сделаю видеозапись для моего агентства. Это новый способ искать мужа. Может, это будет иностранец.

Он показал ей образец: интервью с молодой филиппинкой.

— Это стоит две тысячи, но мы можем договориться по-другому, если денег у вас нет, — продолжал он.

Он сфотографировал ее голой на кровати. Потом сказал:

— Оденься. — И снял ее на кассету.

Вестей от него не было. Мизинчику исполнился двадцать один год, она по-прежнему работала в гостинице. Филиппинские гостиницы грязнее американских, работать приходилось изо всех сил, но это было гораздо лучше, чем когда мужчина кусал ее или когда она сидела взаперти в номере мотеля, прислушиваясь к стуку в дверь. Целый год она смотрела, как умирает ее мать. Объявился дядя Тони, стал навещать Пинки по ночам. В одну из таких ночей мать умерла.

Почти в тот самый день, когда она начала работать в холле гостиницы и ей на грудь прикрепили карточку ученицы горничной, пришло письмо из Америки от Бадди Хамстры на бланке отеля «Гонолулу». Посмотрев кассету, о которой Мизинчик уже позабыла, Бадди написал ей и предложил встретиться в Маниле.

Дядя Тони и тетя Мариэль проводили племянницу в номер к Бадди. Они легли спать на полу, но около полуночи Мизинчик разбудила их, дала немного денег и услала. Бадди обнял ее.

Наутро она попросила Бадди жениться на ней.

Он так и сделал, вскарабкавшись на четвертый этаж отеля «Ризал», задыхаясь после подъема, ворча, что лифты не работают. Приятель тети Мариэль все устроил. Через два месяца Мизинчик получила визу в Штаты.

— Смотри! — сказал мне Бадди. — Ангел, да и только!

Рождественские гимны в Вайкики поют по-японски. На веранде второго этажа, куда выплескивался избыток народа из «Потерянного рая», Бадди осматривал новогодние украшения, сравнивая их с убранством других отелей. Я знал: сейчас он вспомнит про Санта-Клауса, прибитого к кресту, про Микки-Мауса в яслях (ясли изображала пластмассовая тарелка) и в окружении семи гномов, про Иисуса, обряженного Санта-Клаусом. «А в прошлом году — просто супер!» Японец-менеджер стоявшего по соседству отеля «Кодама» подписал все открытки с рождественскими поздравлениями от своей компании и выпрыгнул из окна, тяжело рухнув на край бассейна.

— Воображал, должно быть, себя идеальным начальником, а о том не подумал, что все открытки придется переписывать заново.

— Это предпраздничная депрессия, — пояснил Пи-Ви. — Со мной такое тоже бывает.

— Да, Рождество — отстой! — вздохнул Бадди. — Уж эти мне песенки!

— Некоторые совсем неплохи, — возразил я, различая в японском напеве мелодию «Рудольфа, красноносого оленя». — От таких, как «Посреди глухой зимы», меня слеза прошибает ^[34].

Со второго этажа мы различали вершины пальм, окаймлявших пляж за два квартала от нас — по большей части эти улицы состояли из гостиниц. В наших музеях отсутствовали работы старых мастеров, но мы владели тернеровскими закатами и тициановскими небесами. Тучи на небесах не менялись на всем протяжении человеческой истории, и порой гавайское небо казалось мне потолком, расписанным в эпоху Возрождения.

Я поднял руку, указывая на облака, а Бадди пробормотал что-то насчет нового отеля «Рамада», который строят возле Форта Дерусси. Этот толстый, крупный мужчина всегда старался на что-нибудь опереться, и сейчас его локти покоились на перилах веранды, а щеки уткнулись в ладони.

— Меня пленяет пышная прелесть этих небес, — пробормотал я, проверяя, способен ли я еще произнести подобные слова, но Бадди меня словно не слышал — для него эти красоты были звук пустой.

— Телигентно! — попрекнул меня Кеола.

— Еще бы! — буркнул Бадди. — Посмотри-ка лучше на пальмы.

Я часто смотрел на них, размышляя: вот он, рай Южных морей, где растут золотые плоды, благоуханный парадиз под пляшущей хулу луной.

— Там есть чего пожевать.

Я подумал было, что Бадди имеет в виду высоко вздернутую рекламную вывеску суси-бара на авеню Калакауа, но нет — речь по-прежнему шла о пальмах. Я столько раз видел, как колышется под порывами урагана похожая на оперенье листва, как сгибаются и легко выпрямляются, не ломаясь, гибкие стволы, что считал пальмы бессмертными.

— Срубаешь ствол, разрезаешь и достаешь сердцевину. Режешь на куски и замачиваешь в рассоле. В салате это вещь. У меня росли пальмы во дворе в Вайманало. Когда я съезжал оттуда, двор был лысый, как моя ладонь. Я его весь подчистил.

Толстяк обнажил прекрасно сохранившиеся зубы, и рот его наполнился слюной при одном воспоминании о том, как он лакомился сердцевинами стольких деревьев.