Опасная связь - читать онлайн книгу. Автор: Серж Жонкур cтр.№ 54

Было девятнадцать часов. Людовик остановил машину возле какого-то дома на бульваре Сюше и стоял там уже час. Время пораскинуть мозгами у него было. Вчера он приезжал сюда на разведку, остановился на том же месте, может, немного поодаль, прямо напротив него было все великолепие ар-деко, эти раздражающие фасады, которые окаймляют Булонский лес, блестящие, словно витрины роскошных отелей. В этот Париж он никогда не заглядывал. Что такая роскошь существует, сюрпризом для него не было, просто тут ему никогда не доводилось бывать. Париж, который он мерил ногами по надобностям своей работы, казался полной противоположностью, как правило, то были северные районы, чаще окраины и пригороды, но 16-й округ – никогда. Снизу можно было догадаться о больших апартаментах вдоль освещенных балконов. На первом этаже решетки ограждали цветники, напоминающие сады. А напротив простирался Булонский лес. На этой улице попадались только самые шикарные тачки, здесь все говорило о деньгах. В некотором смысле Аврора была частью этого мира, этой буржуазии, у подножия которой он сидел в засаде в своей малолитражке, это его мучило как комплекс, ему вдруг стало яснее, чем когда-либо, что он не может предложить этой женщине ничего, кроме своей силы, своей единственной разменной монеты, и, однако, чувствовал лихорадочное возбуждение, как мальчишка.

Он снова вспомнил, как три года назад вечером, выйдя из больницы, сидел в этой же самой машине, на этом же самом сиденье. Прежде чем включить зажигание, долго сидел словно парализованный, вцепившись руками в руль и неспособный пошевелиться, как сейчас. Три года назад сила ничем ему не помогла. Он ничего не смог сделать для Матильды, самое возмутительное в болезни это ее упорство, настойчивость и полное бессилие, к которому она отсылает. Это не прошло даже сегодня, ему все еще не удалось принять, что Матильда проиграла битву, а он так и не смог ничем ей помочь. Единственное, что он смог сделать для нее, это ездить к ней в Тулузу каждый вечер, проезжать больше ста километров после работы, чтобы привезти ей в больницу банку супа, каждый раз свежего. Они стали верить в суп, под конец она только его и ела, ничего другого не брала в рот, кроме этих супов, сваренных из овощей с их собственного огорода, из долины Селе́. И один только запах, живой запах настоящей еды, когда он открывал банку, вот что уносило ее из этой больницы, давало ей возможность вырваться оттуда. Людовик помогал ей есть, и с каждой ложкой думал, что она восстанавливается, оживает, глотая сок этих овощей, порожденных землей, где они сами родились. А поскольку врачи уже не знали, как ее вылечить от этого рака, они тоже были готовы поверить в суп, который он привозил ей каждый вечер, лишь бы она ела, лишь бы вернула себе покидавшее ее тело. И три месяца подряд Людовик мотался туда и обратно между фермой и Тулузой и около десяти часов возвращался домой с разочарованием побежденного, сидя на закате за тем же самым рулем, а перед глазами у него лежала на больничной койке Матильда. Это было не по-человечески, пережить такое, и все-таки надо было жить. И вот он больше часа ехал назад с пустой банкой на пассажирском сиденье, потому что ей никогда не удавалось доесть этот суп, и он каждый вечер сам допивал его одним залпом, зная заранее, что завтра поедет в обратную сторону с полной в надежде, что эти поездки продлятся как можно дольше. Или прекратятся скорее, он и сам уже не знал.

Девятнадцать двадцать.

Аврора не была Матильдой, Париж не был долиной Селе, но это по-прежнему все та же машина, то же самое пустое сиденье рядом с ним, разве что больше не было банки с супом. На этом самом месте он вечер за вечером переживал заход солнца, смотрел, как оно отрекается от короны и уходит в изгнание, а когда он приезжал на ферму и гасил фары, было уже темным-темно. Сегодня тоже было темно, к тому же шел дождь, но в голове у него засел образ Авроры, женщины в отчаянном положении, загнанной в угол, но которая никому не хотела говорить об этом, женщины, которая, быть может, ничего и не ждала от него, но тем не менее все объяснила в том маленьком кафе, подробно рассказала из потребности довериться кому-нибудь или на что-то надеясь.

Наверняка это был какой-то знак: когда они захотели войти в «Большой Каскад», швейцар поставил заграждение на входе и сказал им, что это невозможно, мол, все заведение забронировано на этот вечер. Аврора настаивала, умоляла впустить их, дескать, они всего лишь выпьют чаю в уголке, только чаю, но тип был непреклонен. Она ужасно расстроилась, что «Большой Каскад» ее детства отверг их. В конце концов они все-таки выпили этого чаю в Булонь-Бийянкуре, в заурядном, первом попавшемся кафе, где принимали ставки на скачки. Эта обстановка окончательно ее добила, наверняка поэтому у нее и развязался язык. Сидя перед ней, он старался не подать вида, что удивлен, словно все это его совершенно не удивило. Хотя удар был и впрямь очень подлым, а он-то думал, что мир моды в стороне от таких темных делишек. Эти говнюки раскроют свои карты аккурат между Рождеством и Новым годом, чтобы не оставить ей времени выкрутиться. В бизнесе все приемы хороши, но самым омерзительным здесь было то, что махинация стала возможной единственно потому, что у Кобзама были свои люди непосредственно в коммерческом суде: чтобы провернуть подобное дело, надо иметь в кармане самого председателя суда. По крайней мере, нужно быть с ним знакомым, быть может, даже часто с ним видеться, постыдная система связей, которая свирепствует в Париже, как в делах, так и во всем остальном. Благодаря ей можно обойти закон, устроить правилу короткое замыкание, ведь не запрещено же иметь союзников в жизни, но, когда такое творится на уровне коммерческого суда, ради того чтобы уничтожить эту женщину, это уж совсем гнусность.

Людовик не знал Фабиана, но представлял себе, каким кретином тот должен быть, соглашателем, готовым переметнуться к более сильному. Что касается Кобзама, то этого он сразу раскусил, теперь ему известно даже, где он живет. Собрав кое-какие сведения, он помимо адреса узнал и о двух-трех его привычках, например, тот бахвалился своими ежедневными получасовыми пробежками трусцой каждый вечер после работы и действительно бегал, как вчера, так и сегодня. Однако Людовик увидел его появление только в девятнадцать часов тридцать пять минут – тот был в черном спортивном костюме для бега, в ушах наушники, на лоб натянута черная шапочка. И еще за ним бежал пес без поводка. Как и накануне, Кобзам пересек улицу и потрусил в сторону Булонского леса.

Таурин это что-то, здорово возбуждает. Вцепившись руками в руль, Людовик предвкушал эгоистичную радость: как здорово будет хорошенько напугать этого засранца, поставить его на колени. Все, что он хотел, это устроить ему встряску, но встряску основательную, он хотел видеть испуг на его лице, хотел, чтобы этот подонок захныкал, чтобы хотя бы раз в жизни поползал на коленях и почувствовал себя жалким ничтожеством. Он хотел, чтобы тот умолял его, этот фальшивый набоб, этот мерзавец, который принял его за деревенщину. Напугать его так, как его никогда не пугали в жизни, для Людовика это стало бы отдушиной, возможностью взять реванш. Он, кто целыми днями вытрясал деньги из мелких игроков, стращал оказавшихся на мели прохвостов, на этот раз дождался по-настоящему крупной рыбы, мошенника высокого полета, богача, а это вам не жалкий неудачник, не маргинал какой-нибудь.