– Нику арестовали! – с порога заявил он.
Настя отшатнулась:
– Нику?
– Это моя вина! Во всем моя вина! – воскликнул он и лихорадочно забегал по салону, схватив себя за голову.
– Успокойся и расскажи все по порядку! – накричала она на него.
Громкий голос оказал желаемое действие. Коста как-то враз поник и мешком хлопнулся на диван. Было видно, что он устал и еле держался на ногах.
– Это я виноват! – вновь затянул он. – Мы не должны были приезжать сюда!
Настя налила стакан воды и присела рядом с ним:
– Коста, пожалуйста, приди в себя, выпей, тебе поможет.
Он короткими осторожными глотками втянул в себя жидкость.
– Теперь лучше?
– Спасибо, – кивнул он и прерывающимся голосом начал свой рассказ: – Я только что зашел к ней, мы собирались пообедать вместе, а вместо этого оказался свидетелем ее ареста!
– Кто ее арестовал, Борель?
– Да, тот самый следователь, который занимался этим делом.
– В чем ее обвиняют?
– В убийстве Эдуарда!
– Какие у них доказательства?
– Они что, мне будут докладывать, меня просто отодвинули в сторону, посадили Нику в машину, и все!
– Коста, теперь успокойся, паникой Нике не поможешь, отправляйся домой и звони, если у тебя будет информация.
– А ты?
– Поеду, попробую встретиться с «отцом Брауном».
– С кем с кем? – переспросил Коста.
– С Борелем.
Закрыв за Костой входную дверь, бухнулась на диван и принялась размышлять. Бодлер предупреждал, что Матильда де Вельтэн цветет и пахнет. Знала мамочка, что затевала. История с перепиской завещания явно играла против Ники. Набрала номер жандармерии, особенно ни на что не надеясь, назвала свое имя и попросила связать ее с Аристидом Борелем. К ее удивлению, следователь откликнулся.
– Вы уже в курсе? – прокомментировал он.
– Да, я могу с вами встретиться?
– У вас появились новые элементы в деле?
– Нет, пока нет.
– Тогда какой интерес во встрече?
– Могу я встретиться с Никой?
– Подумаю.
– Мне очень важно с ней встретиться, мне просто необходимо проверить одну информацию!
– Какую?
– О поездках Вельтэна и его исследованиях.
Борель заколебался, но после недолгого размышления все-таки буркнул:
– Ладно, устрою вам встречу с подозреваемой.
– Спасибо, – от души поблагодарила Настя. На такой успех она и не надеялась.
Теперь следовало предупредить Бодлера. Она отправила сообщение хакеру и бессильно бухнулась на диван. Утро оказалось нисколько не мудренее вечера. Надо было прийти в себя и понять, как действовать.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны
Первые утренние часы монахи встретили, как обычно, чтением мартиролога, отрывка из устава, трех молитв – Deus in adjutorium (90-й псалом), Gloria, Kyrie eleison (Бог в помощь (лат.), Слава (лат.), Господи помилуй – (греч.), правда, в нарушение установившегося обычая приор закончил началом 50-го псалма: Miserere (Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже…). Бернар внутренне удивился, ибо традиция велела читать его после ужина, а не после утренней мессы. Похоже, не его одного такое нарушение порядка удивило, братья переглядывались, но никто не возражал. После Бенедикт не без вызова уставился на аббата и произнес:
– Не изумляйтесь, Ваше Святейшество, но я думаю, что после всего происшедшего в нашем монастыре после каждой мессы нам необходимо просить прощения и Божеской милости! Ибо завладела нашим монастырем сила дьявольская, и только помощь Господа способна изгнать лукавого из стен наших и сердец наших!
Все замерли, о соперничестве аббата и приора знали все, но такой прямой атаки никто не ожидал. Петр Достопочтенный стоял спокойно, даже бровь не поднял. У него был вид совершенно стороннего наблюдателя. Наконец аббат прервал затянувшееся молчание:
– Я понимаю тебя, Бенедикт. Случившиеся события трагичны и способны посеять смуту и недоверие в душах наших. И ты прав, только молитвой мы можем укрепить наше мужество, победить неверие и обрести заново силу, которую недруги рода человеческого пытаются у нас отнять. Именно молитвой и единством сильно наше братство! Не так ли, Бенедикт?
Приор стоял с полуоткрытым ртом, глаза метали молнии, но настоятель в который раз хладнокровно продемонстрировал собственное превосходство, и Бенедикту ничего не оставалось, как только перевести разговор на другую тему. Братья торжествовали, приора в монастыре не любили. Он был заносчивым, чванливым, относился к абсолютному большинству с презрением отпрыска знатного рода.
– И еще я хотел обратить внимание нашего собрания на тот факт, что брат келарь совершенно неразумно раздает наши запасы окружающей нищете. Конечно, мы должны выводить этих виланов на истинный путь, но молитвой, а заботиться о хлебе насущном – это их забота.
– Тебя это беспокоит, наши запасы настолько истощились? – спросил аббат, поглядывая в сторону брата келаря.
– Год был неурожайным, и я всего лишь помогаю этим несчастным дотянуть до весны. Это наш долг – помогать страждущим! – возразил келарь, не без вызова уставившись на приора.
– Мы отказываем себе во всем, не можем позволить себе приобрести редкие рукописи, забываем о самом важном: боговдохновенном просвещении! Ибо именно в этом состоит наша миссия, а вовсе не в наполнении живота этой голи перекатной!
Голос Петра Достопочтенного был наполнен иронией:
– Рассуждаешь ты, брат, многоумно и велоречиво, и я могу понять твое беспокойство. Только за всеми нашими заботами о боговдохновенном просвещении не забывай, что, прежде чем заботиться о столь прекрасных материях, нужно позаботиться о хлебе насущном. Человек не сможет внимать нашим чудесным размышлениям, если он просто-напросто голоден. А у пустого живота одна забота: как живот этот наполнить, а на более высокие побуждения сил просто-напросто не остается. А так как мы не способны накормить всех страждущих семи хлебами, то должны делать все возможное, а все остальное не в счет. Спасенные жизни стоят большего, чем даже самые редкие рукописи!
На этом утренняя месса окончилась. Монахи гуськом покинули капитул, приор же задержался рядом с аббатом. Бернар осторожно придвинулся поближе, стараясь расслышать обрывки разговора.
– Тогда как объяснить ваше нежелание расстаться с тремя тонариями, мой отец? Или они стоят дороже жизней всех монахов нашего монастыря? – Голос приора дрожал.
– Я не знаю, на что ты намекаешь, мой дорогой брат, – голос аббата был холоден и невозмутим, – я имею право возражать против разграбления нашей библиотеки, и, в конце концов, ни одна жизнь не пострадала из-за этих певческих книг.