Гуннхильд, северная невеста - читать онлайн книгу. Автор: Елизавета Дворецкая cтр.№ 95

– Вам так суждено. Или я заберу моего мальчика, или он отомстит за меня, когда вырастет. Он будет преемником отца, но он же принесет гибель своему отцу. Он станет славным конунгом, а его сын – еще более славным, и Датская держава на многие века сделается сильнейшей из всех стран Севера. Но дорога к славе Дании лежит через вражду отца и сына, и тот, кто одерживал победы, сам будет побежден. Отдай мне его, отдай мне последнее, что осталось мне от моего рода.

– Это мой род…

– А если он войдет в твой род, то станет оружием моей мести.

– Уходи! – выдавила Тюра и, с трудом подняв онемевшую руку, начертила в воздухе знак молота.

Призрак исчез. Тюра быстро глянула по углам – тех двух черных женщин тоже не было. Но она дрожала так сильно, что едва удерживала ребенка. Голова кружилась, в ушах шумело.

– Давай-ка, хозяйка, ложись-ка спать! – заявила Финна, с беспокойством на нее поглядывая, и забрала младенца. – Лив, возьми. А мы пойдем ложиться. Хозяйка устала – и страхи все эти, и ночи не спать, и в поле еще сегодня ходила…

Она увела Тюру в спальный покой и уложила, натянула на ее ледяные ноги высокие шерстяные чулки, тоже сначала погрев их у огня, накрыла хозяйку двумя одеялами и медвежьей шкурой, заварила целебных зелий: гусиной травы, ивовой коры, белой кувшинки, чтобы снять жар, головную боль и помочь заснуть.

Всю ночь Финна и еще две служанки не спали, охраняя покой госпожи, подносили отвары, вытирали ее потный лоб. Тюра не то спала, не то впадала в забытье, ее трясло, бросало в жар и холод. Иногда она бормотала что-то, с кем-то разговаривала, иногда слабо вскрикивала, и тогда Финна держала ее за руки, пытаясь успокоить. Кашляла, постанывая от острой боли в груди.

– Нет… нет… не отдам… – бормотала она, будто отмахиваясь от кого-то. – Во славу… Дании…

Утром лучше не стало, и тогда Финна решилась послать в Оружейную долину за конунгом.

* * *

Когда наконец приехала молодая госпожа Ингер, оба дома – Эбергорд и Эклунд – пребывали в ужасе, горе и беспорядке. Служанки рыдали, убежденные, что на род Кнютлингов обрушилось проклятье и не будет от него покоя, пока не умрут все – или хотя бы все женщины. Мужчины ходили мрачные. В усадьбах толпились хёвдинги и хирдманы, самые смелые из соседних хозяек пытались как-то управлять челядью, готовить погребение и поминальный пир, но не знали толком, где что есть и есть ли вообще, а спрашивать Харальда и Горма не смели. Оружный смотр, хоть уже закончил дела, не разъезжался: всем хотелось знать, что будет дальше.

Прибытие гостей из Южной Ютландии в эти мрачные дни пришлось не очень кстати, зато среди них были две женщины, и это облегчило положение Горма и Харальда. Известие о внезапной смерти матери обрушилось на Ингер, едва она переступила порог родного дома. Гуннхильд тоже была потрясена: она успела привязаться к Тюре, истинной королеве, мудрой, доброй, справедливой и отважной женщине. А к тому же она была матерью Кнута и Харальда! Только за то, что она произвела его на свет, Гуннхильд чувствовала к ней нежность и благодарность, не говоря уж о том, что к ней самой и к Асфрид Тюра всегда была добра.

Однако после смерти родича у оставшихся есть одно спасение: в ближайшие дни им просто некогда предаваться скорби, а неизбежные заботы смягчают первый удар и дают возможность как-то свыкнуться с мыслью о потере. Люди одобрительно отзывались о твердости, с какой держались в эти дни Ингер и Гуннхильд, а они просто не имели времени плакать, ибо надо было привести в порядок оба дома, оставшиеся без хозяек, собрать вещи для погребения Тюры, подготовить поминальный пир.

– Я очень благодарен вам обеим, – сказал им Горм утром на четвертый день, после того как Тюру уложили в могилу, над которой впоследствии предполагалось насыпать большой курган. – Вы справились, как настоящие королевы.

– Ты что-то решил насчет поминального камня? – спросила Ингер.

– Да, я велел Офейгу заняться этим.

– А что там будет написано?

– Разве могут слова передать, какой прекрасной женщиной и истинной королевой была ваша матушка? Мы напишем просто: «Горм сделал этот камень для своей жены Тюры. Во славу Дании».

Гуннхильд вздохнула. Действительно, настоящая любовь не вмещается в слова, но и не нуждается в словах. Никто не может вполне передать достоинства умершей, но и тысячу лет спустя люди будут видеть этот камень и знать, что ее любили. Любовь, запечатленная в камне, проживет века.

Невольно она бросила взгляд на Харальда. В эти дни они часто сталкивались, но почти не разговаривали, только по делу. У Гуннхильд разрывалось сердце от сострадания и невозможности как-то ему помочь. Ничего нельзя сделать, когда человек теряет мать, потому что никто и никогда ее не заменит.

– У нас прибавился один, а потеряли мы двоих, – добавил Горм. – Нужно как-то восстанавливать равновесие… и численность нашего рода. И нам обязательно нужна хозяйка в доме – не могут же две королевские усадьбы быть брошены на попечение одной челяди. Особенно когда в этих усадьбах живут два короля, двое мужчин в расцвете сил! – Он попытался улыбнуться. – Ингер придется уехать в свой новый дом, но ты-то хотя бы останешься с нами?

Он взял Гуннхильд за руку, и у нее потеплело на сердце. Горм смотрел на нее с добротой и грустью, и хотя за эти дни он сильно осунулся и постарел, глаза запали, а седины прибавилось, он был еще очень даже неплох как мужчина.

И она снова глянула на Харальда – что он об этом думает?

Харальд отвел глаза.

– О чем ты говоришь, конунг? – в смятении пробормотала Гуннхильд.

– Я хочу, чтобы ты, возможно, с отцом вместе, осталась у нас на зиму. На йоле мы могли бы справить обручение, а весной, в День Госпожи, и свадьбу. Ибо никогда, с тех пор как Тюра была молода, не встречал я женщины, столь достойной быть украшением Дании.

– Но о ком…

– Ты сможешь сама выбрать, кто из двух женихов тебе больше подойдет – лето или зима, Тор или Зимний Турс. – Горм снова улыбнулся, бросив взгляд на мрачного сына. – А если Харальд не пожелает ввести в свой дом новую хозяйку, я-то уж не откажусь от своего счастья.

– Спасибо, конунг.

Гуннхильд отошла, подавляя улыбку. Она давно знала, что так или иначе сумела завоевать сердце Горма, и он готов увидеть в ней если не невестку, то невесту. Вот ей и представилась возможность стать не просто королевой Дании – без промедления, – но и мачехой Харальда!

* * *

Гуннхильд проснулась раньше обычного срока, даже раньше, чем служанки пошли к коровам – теперь ей приходилось следить за тем, чтобы они не проспали. Перед самым пробуждением она видела сон и теперь помнила его совершенно ясно. К ней будто бы подошел Сигурд Щедрый и подарил руническую бляшку – деревянный кружок, где была вырезана вязаная руна. Гуннхильд помнила, что во сне принялась внимательно разглядывать руну, пытаясь понять, что она означает, и сейчас знак отчетливо стоял у нее перед глазами. В том была некая странность: вязаные руны наносят на амулет, ради отвращения зла или привлечения блага, но во сне появление любой руны нужно скорее рассматривать как предостережение или пророчество. Но о чем ее предупреждают боги? Руна была «одноногая», то есть включала знаки с единственной продольной чертой. Основой служила руна Тюр, это несомненно. Еще здесь читалась руна пути и руна текущей воды, особенно любимая Гуннхильд. В отношении вязаных рун всегда остается простор для догадок – в том-то их сила, что никто не может точно знать их смысла, кроме создателя-эриля. В переплетенных чертах можно было увидеть и одно, и другое. Но Гуннхильд чуяла, что знак обещает резкие и неожиданные перемены, потери чего-то, но и обретение.