Теперь, как никогда, Киту нужна поддержка Архипа.
Зарываюсь пальцами в волосы Кита. Наконец-то спустя столько времени снова наступила короткая пора беззаботной влюбленности.
– Я люблю тебя.
– И я тебя люблю.
Я улыбаюсь, пряча за улыбкой историю.
В каждом из нас рано или поздно рождается история… Для которой мы роем огромную яму, чтобы похоронить ее под двухметровой толщей земли.
История, о которой больше никто не узнает.
* * *
Они поднимаются на холм, идут по дороге, плавно вьющейся наверх серебристо-серой лентой.
Воздух прозрачен, мягок и свеж, в нем разлит осенний запах. Вдали ложится мягкий пар, обманчиво теплый на вид.
Где-то позади, внизу, слышно, как лают собаки и кудахчут куры. Но чем дальше они уходят, тем слабее доносятся звуки. Ведь окрестности почти необитаемы, повсюду царствуют одиночество и тишина.
В памяти всплывают любимые образы, мертвые и живые любимые лица.
С высоты открывается потрясающий вид на Чертогу – распаханные холмы разбегаются широкими волнами, между ними пролегают заросшие кустами овраги. Отдельными островками раскиданы маленькие рощи. Чернеют старые дома, белеет церковь, сверкают речки.
Низкое солнце слабо греет, но блестит ярче летнего. На дне долины притаилась первая изморозь.
Влюбленные стоят у обрыва, взявшись за руки. Под ногами журчат ручейки и шуршит прошлогодняя трава.
Они дышат пахучей сыростью и смотрят, как алый блеск заходящего солнца заливает желтые холмы и тонкое покрывало тумана.
– Я давно хотела спросить тебя о том дне, когда мы снова стали вместе… Почему ты передумал там, на крыше? – спрашивает она. – И прыгнул? Почему ты сделал выбор именно тогда?
– Незадолго до этого мы ограбили склад, – чуть подумав, отвечает он. – И я смотрел на все лица вокруг и видел, что они пустые. Я понял, что все, что происходит вокруг, мне неинтересно. Это все бессмысленно. Все идеи, правила, которым мы следовали, все то, что я ценил и что берег, считал своим идеалом, все вдруг перестало иметь смысл.
– И с тех пор ты стал хорошим и правильным? Пф-ф! Не верю!
– Ты права. Хорошим я не стал. Мне и дальше приходилось воровать и бить, но я делал это уже без прежнего желания, а чтобы быть рядом с Архипом, следить за каждым его движением. Я делал это, чтобы спасти тебя.
После этих слов она крепко сжимает его руку.
Вдруг внезапно налетает ветер, небо заволакивает свинцовой пеленой. Начинает капать дождь…
Держась за руки, двое бегут в заброшенную постройку, где, обнявшись, стоят под крышей и пережидают дождь.
Совсем как в детстве…
Гроза проходит – двое выходят наружу, идут по мокрой траве. Воздух пахнет грибами и травой.
Небо бледнеет, синеет, все вокруг пропитывается мглою.
Солнце садится за горизонт, на небе просыпается первая звезда.
Они глядят в сторону шахт – где величественные горы и каменистые возвышенности, отливающие бордовым и фиолетовым, отбрасывают длинные тени. От невероятных пейзажей и высоты захватывает дух.
Их захлестывает волшебное чувство влюбленности – высота, холмы, леса и горы, переливающиеся яркими красками, вечернее небо, холодная осень, горячие поцелуи и кто-то, стоящий рядом и готовый сорвать для тебя звезду.
Глава 4. Кит
Будь я матерью двоих детей, один из которых умер, то моей главной мыслью было бы: «Один сын умер, но второй еще жив. Надо держаться, жить ради него. Ради того, кто еще живой».
Но это не про мою мать.
Я стараюсь ее не винить – знаю, сколько горя я принес семье. Знаю, как сильно – они оба, мама и папа, – любили своего старшего. Как будто он был их единственным сыном.
А меня списали в утиль, как брак?
Не думаю… Но иногда нечто подобное пробегало в моей голове.
Мама не видит меня. Смотрит на меня так, будто я – малознакомый сосед, пришедший в знак вежливости выразить свое сочувствие.
Она впала в отчаяние. Я растерян, не знаю, что мне делать. Как помочь.
Она почти все время плачет, от слез раздуваются вены на щеках. Ни с кем не общается и ничего не хочет. Часто вслух размышляет о том, что было бы, если бы папа с братом остались живы.
Через некоторое время она выходит на работу – домашняя обстановка угнетает ее. Я рад – может, работа отвлечет ее от горя… Но как бы не так.
Она часто видит во мне Глеба.
Я готовлю еду, пытаюсь накормить ее. Она принимает еду – я радуюсь – значит, поправляется… Но она отвечает мне:
– Спасибо, Глебушка.
Думаю: если мне так плохо, то каково ей? Женщине, которая потеряла в один день мужа и сына?
Я должен быть сильным. Должен держаться… Поэтому подыгрываю ей.
– Как дела на учебе, Глебушка? Что нового проходили?
Я не сразу понимаю, о чем она. А потом до меня доходит: мама придумала себе жизнь, о которой мечтала. Жизнь, в которой Глеб не стал шахтером, а поступил в университет.
– Все хорошо, мам. Сегодня было две лекции. Очень интересных. Нам рассказывали про… животных.
Это первое, что пришло в голову. Я просто не знаю, каким предметам обучают в институтах. Пускай будут животные. Вдруг Глеб хотел быть биологом?
– Про животных? И каких?
– Про китов и дельфинов. А еще про ластоногих.
По-моему, мама не вслушивается в мои слова. Что бы я ни сказал – ее ответ уже заготовлен. Даже если бы я сказал, что у нас сегодня было практическое занятие по изготовлению ЛСД и амфетаминов, ее ответ был бы тем же самым:
– Ох, Глебушка… Ты такой умный. Учись, учись. Ведь знания – самое важное.
Я должен помочь маме справиться с ее горем. Но иногда накатывает злость – я действительно ощущаю себя просто соседом. Пытаюсь подавить в себе то, что я тоже – член семьи. И тоже тяжело переношу смерть отца и брата.
Их не хватает отчаянно. Я каждую минуту напоминаю себе о том, во что так и не удается поверить, – что их больше нет. Мне кажется, что отец на шахте, а брат ушел за водой или дровами. Что они вот-вот вернутся…
Но они не возвращаются.
Вспоминаю лицо матери каждый раз, когда Глеб делал какие-то успехи, когда получал хорошие оценки в школе, когда был самым первым в спортивных соревнованиях. Мама светилась от счастья. Именно в эти минуты я запомнил ее лицо, и каждый раз, видя ее после этого, все равно видел в ней то светящееся счастье. Как бы я хотел, чтобы она снова стала такой же, какой я ее запомнил.
Почему в мире все так несправедливо? Если Бог существует, почему он отнял у матери любимого сына, а у жены – любящего мужа?