Дыхание взрыва все ближе – пламенные тучи из горящих обломков и пыли.
Шахтеры падают на землю, закрываются, чем могут.
Доля секунды… Ты ничего не понимаешь – просто кувыркаешься и летишь. Материалы, бочки, камни – все летит, как пули.
Никто не может определить, сколько проходит времени – секунды или часы, прежде чем все заканчивается. Мысли и чувства притупляются, пострадавшие теряют способность рассуждать о чем-то.
Ему повезло – он был закрыт каменной нишей, как щитом. Рваная рана в бедре приносит боль, но острое желание помочь другим притупляет ее. Хромая, он выбирается из своего укрытия. В голове только одно имя. Глеб.
Он пробирается через поваленную крепь, обломки породы и находит сына, застрявшего в развороченных рельсах. Мертвого, с торчащей в боку выбитой из колеи рельсиной.
По щекам отца не скатывается ни одна слеза. Лицо сурово и сосредоточенно, губы сжаты в тонкую нитку. Он достает сына из смертельных силков, относит в сторону, осторожно кладет на землю, накрывает рукой лоб. Вздыхает – и отходит в сторону. Сейчас надо думать о живых…
Вместе с другими шахтерами он достает людей из-под завала, оказывает раненым первую помощь.
Но тут – сухой треск – крепь не выдерживает напора потревоженной взрывом породы, – и обваливается несколько каменных глыб.
Крик шахтеров – его вытаскивают из-под обломков. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять, что дело плохо – острые камни пробили грудину и легкие.
Его переносят в безопасное место.
– Держись, Юрка! Мы тебя вытащим! Потерпи немного!
Вместо дыхания – свисты и хрипы.
Он не сдается.
Шахтеры разгребают завал, орудуют лопатами, зубилом, молотками.
Раздаются звонкие удары металлом о каменную породу. И отборный мат людей, которые хотят выбраться на поверхность.
А неподалеку в каменной нише тяжело, со свистами и бульканьем, дышит человек.
Человек хочет жить. Жить страстно, до боли. Хочет жить не просто наблюдателем, а быть хозяином жизни. Человек ведет трудный бой с самим собой. Жестокий и неравный бой, который он проигрывает.
Он мчится по взлетной полосе…
На нем красивая, аккуратно выглаженная форма.
«Вас приветствует командир самолета “Альбатрос!” Всем пассажирам просьба пристегнуть ремни».
Самолет отрывается от земли.
Он чувствует, как взлетает.
Последнее, что проносится в голове, – имена его жены и сыновей.
Глава 3. Ханна
Кит ведет меня с баржи. Ведет меня домой. Прочь, прочь от этого кошмара.
Он что-то спрашивает, но я не слушаю его, погружаюсь в свои мысли.
Я думаю о маме и папе. О том, что больше не приду домой такой, какой они меня помнят. От этой мысли хочется заплакать.
«Все закончилось…» – сказал мне Кит, когда уводил с баржи. Но это не так. Ничем не сотрешь из головы воспоминания. И время не вернешь назад. Ничего уже не исправишь.
Да, он увел меня от Архипа, от этого страшного Schund, которое не имеет права называться человеком. Но даже ночью в своей комнате в четырех стенах он не даст мне покоя – он навсегда остался жить в моей голове, в памяти. И это не сотрешь…
Им пропахли мои волосы. Кожа впитала его запах. Ванная – вот, что я сейчас хочу больше всего на свете.
Моюсь с остервенением, тру мочалкой тело до красноты. Чищу зубы до крови на деснах.
Этого недостаточно – я все еще чувствую его вонь, от которой хочется вырвать.
Я пропахла им насквозь, мне никогда уже не отмыться.
Я моюсь несколько раз, чтобы смыть этот отвратительный тошнотворный запах. Но не помогает – он намертво впитался в кожу.
Сдохни.
Я хочу, чтобы ты сдох.
Ложась в кровать, я не ощущаю себя чистой.
Чувствую себя Dreck. Schmutz
[4].
Никем.
Ночь не приносит мне покоя.
Страх. Мучает жажда. Лихорадка – то холодно, то жарко. Сердце не стучит, оно ревет. Первый раз я ощущаю панику, которой невозможно сопротивляться. Ты покорно подчиняешься этой волне паники, которая накрывает тебя с головой… Откидываешься на спину и вытягиваешь руки в стороны, позволяя течению нести тебя прочь. В неизвестность.
Я тихонько вою и раздираю простыню ногтями.
Пытаюсь заснуть, но вздрагиваю от того, что сильно трясутся руки, – как от электрошока.
Даже здесь, в моей кровати – его запах. Им пахнет подушка и простыня. Он поглотил меня, заполнил собой каждую пору.
В конце концов я засыпаю… и умираю изнутри.
Просыпаюсь с мутными глазами и будто оглушенная.
Я не выхожу на улицу. Не хочу никого видеть. Я боюсь, что при взгляде на меня они поймут, что произошло.
– Что с тобой, Ханна? – спрашивает мама, видя, как я целый день шатаюсь по дому, как привидение. – Ты давно не выходила на улицу, мало ешь…
– Болит живот, – говорю я. – Месячные. Тяжело проходят в этот раз.
Мама сочувственно кивает.
– Дать обезболивающее? – а потом ищет в ящике комода таблетки.
Нет ли таких таблеток, которые помогут вылечить душу? Или такие, которые помогут забыть? А лучше – забыться совсем…
Я не расчесываю волосы, не умываюсь, не смотрю в зеркало. Солнечное утро не приносит мне радости. Еда по вкусу как вата. Домашняя одежда колет, как крапива. Ничто не приносит мне удовольствия. Мне все противно. Я с трудом и тошнотой допиваю этот день – будто прокисшее молоко. А потом – еще один. И еще.
И так все идет до тех пор, пока я не слышу, как дрожат стекла, а за окном – далекий хлопок.
Я смотрю в окно и вижу, как вдалеке вверх ползет огромный столб черного дыма.
Взрыв!
На той шахте, где работают отец и брат Кита!
И вместе с этим взрывом возродилась прежняя Ханна – та Ханна, которая всегда сначала действует, а потом думает. Ханна, которая не знает, что такое страх.
Я выбегаю на улицу. Распахиваются двери – соседи следуют моему примеру.
Возле кустов одного из соседских домов проводится быстрое собрание – мужчины, кто посильнее, уходят туда, где произошел взрыв. Подросткам, мальчикам и девочкам тоже дали задание – найти воду в бутылках и медицинские маски от дыма.
Я хватаю Вилли, Бруно и еще парочку девчонок и мальчишек. После набега на продуктовый магазин и аптеку, с большими рюкзаками, груженными водой и защитными масками, мы спешим в Чертогу.