Жена султана - читать онлайн книгу. Автор: Джейн Джонсон cтр.№ 4

Иди же, бормочу я, чувствуя, как живот сводит от беспокойства. Ждать или уйти? Тревога моя растет. Скоро султан займется дневными делами, ожидая, что я, как всегда, буду рядом. Но если я вернусь без покупок для Зиданы, она придет в ярость, или еще хуже — впадет в молчаливую задумчивость, за которой обычно следует суровая кара. Я разрываюсь между султаном и его женой, это мое каждодневное мучение. Иногда трудно понять, кто из них опаснее: султан, с его неукротимым гневом и внезапными вспышками жестокости, или его старшая жена, у которой наготове ужасы поизощреннее. Я толком не могу сказать, верю ли в действенность ее чар, поскольку, пусть мы с ней и воспитаны в схожих обычаях (я среди сенуфо ^[2], она — в соседнем племени лоби ^[3]), мне хочется верить, что в своих странствиях я достиг известной степени просвещения. Но в том, что она знает, как использовать любые редкие яды, я не сомневаюсь ни мгновения. Мне не по душе доставлять яды императрице, помогая ей в зловещих смертоносных замыслах, но я — придворный невольник, и у меня нет выбора. Двор Мекнеса — это паутина молчания и обмана, беспорядков и заговоров. Проложить себе прямой путь в таком месте почти невозможно: даже самый честный человек может внезапно обнаружить, что шел на сделки с совестью.

Я нетерпеливо меряю шагами лавку. Шкатулки с иглами дикобраза, мышиными ресницами (мышей-самцов в одной коробке, самок — в другой), сурьмой, мышьяком и золотым песком; сушеные хамелеоны, ежи, змеи и саламандры. Амулеты от сглаза; любовные зелья; лакомства, с помощью которых привлечь джинна так же легко, как приманить осу на сахар. У пыльной задней стены я натыкаюсь на огромный стеклянный сосуд, полный глаз. Я резко отшатываюсь, бьюсь бедром о полку, и сосуд опасно кренится, а его содержимое колышется, и вот все глаза уже обращены на меня, словно я пробудил рой пойманных джиннов. Тут я вижу, что полка сместилась, когда я на нее налетел. Я бережно кладу завернутый в полотно Коран, поправляю полку, чтобы сосуд стоял ровнее, и хвалю себя за то, что избежал беды. Интересно, гадаю я, где сиди Кабур взял столько человеческих глаз, — но потом понимаю, что вместо зрачков у них щели, как у кошек или коз.

Надо возвращаться во дворец, прислуживать Мулаю Исмаилу, объяснять Зидане, что ее заказ выполняется и я вернусь за ним позже, сегодня же, — и надеяться, что удача на моей стороне. Это самое разумное. Я решительно поворачиваюсь; слишком резко… спотыкаюсь обо что-то на полу и теряю равновесие.

Вообще-то я ловок, но глаза меня напугали — а может быть, и стали причиной моего падения, как раз, когда я радовался, что спасся от зла, которое они несут. И вот, я уже лежу на спине, ударившись головой о стопку корзин, которые качаются и начинают падать, засыпая меня иглами дикобраза, сушеными скорпионами и — я поднимаю что-то и с отвращением отбрасываю — целым потоком дохлых лягушек. В смятении я вскакиваю, отряхивая с себя мерзких тварей. Иглы и клешни скорпионов, зацепившиеся за шерсть моего бурнуса, держатся упорнее. Я выдергиваю их по одной, потом поднимаю полу плаща, осмотреть ее, и вижу, что умудрился уронить еще и банку кошенили, которая расползается по белой шерсти жадной красной волной.

Я теряю остатки самообладания: плащ, дорогая вещь, я бы никогда не смог позволить себе такую роскошь, он принадлежал самому Исмаилу, — а теперь испорчен. Обычно, когда получаешь подарок, можешь распоряжаться им по своему усмотрению, но у султана долгая память. И удручающая привычка спрашивать, почему ты не надел то, что он милостиво тебе пожаловал. Я видел, как люди лишались конечностей, а то и жизни, за ответ, который его не устроил.

Ухватив плащ за угол, я начинаю выжимать из него красную жидкость, но она гуще и темнее кошенили и липнет к ладоням; и тут мне в нос и глотку ударяет резкий запах, не имеющий никакого отношения ни к раздавленным жучкам, ни к благовониям, ни к чему-либо прекрасному и священному.

В ужасе опуская глаза, я вижу, что препятствие, о которое я споткнулся, — это мертвое тело сиди Кабура. Кто-то перерезал ему глотку, умело, как барану на Иид. Его прекрасная белая борода тоже отсечена и лежит у него на груди в луже запекшейся крови. В миг смерти его внутренности опорожнились, оттого в лавке и стоит такой смрад. В курильницу, должно быть, набросали всего, что попалось под руку, надеясь заглушить зловоние.

Сердце мое исполняется печали. Мусульмане учат, что смерть — наш долг, наказ, который мы должны исполнить, не уклоняясь; что она не есть ни кара, ни беда, и бояться ее не следует. Но эту высокую философию трудно применить к столь жестокой смерти. Сиди Кабур при жизни был чистоплотен. Отвратительно, что его так зверски убили и бросили в луже крови и нечистот смотреть невидящими глазами во мрак. Я склоняюсь, чтобы закрыть его бедные отверстые глаза, и вижу, что между его посеревших губ что-то торчит. Я с трудом вытаскиваю это наружу.

Еще толком не рассмотрев, я уже точно знаю, что это. Изжеванный уголок списка, который я составил по приказу Зиданы: ясно, что старик пытался съесть листок, чтобы его не отняли. Или кто-то затолкал листок ему в рот. Кроме этого обрывка ничего нет, но где список — в утробе сиди Кабура, или в руках убийцы — я не знаю. Остаться и выяснить я не могу, ибо мне приходит в голову страшная мысль; и следом еще одна.

Первая — я весь в крови, и во мне точно заподозрят убийцу. Вторая — воспоминание о том, что я положил бесценный Коран себе под ноги, когда поправлял полку, на которой стоит сосуд с глазами.

К горлу моему подкатывает желчь, я оборачиваюсь и вижу, что мои худшие опасения подтвердились. Полотняный покров, когда-то белоснежный, окрашен алыми пятнами. Я сдираю ткань с драгоценной книги…

Кровь на священном Коране — чудовищное святотатство. Но кровь на сафавидском Коране, о котором грезил Исмаил, предвещает медленную и мучительную смерть.

Мне.

Я смотрю на загубленную книгу, потом на покойника, пытаясь осознать весь ужас случившегося. Мысли мои разбегаются. Нужно заявить об убийстве, дать показания властям, уверить их в моей невиновности. Но кто поверит невольнику? Я ведь простой невольник, кем бы я ни был во дворце. В стенах дворца заключен волшебный край, где мне ничто не грозит; но вне их я — просто разодетый чернокожий, и на мне кровь честного торговца. Я не питаю нелепых надежд, что султан озаботится моей участью, если меня возьмут под стражу. Скорее, он разгневается, что я опоздал, и при следующей встрече снесет мне голову.

Я стаскиваю испорченный плащ и заворачиваю в него окровавленный Коран. Озираюсь, вижу старый бурнус сиди Кабура на крючке возле двери. Он одевается не как богач, но таков мусульманский обычай: не показывать, что дела твои идут лучше, чем у ближнего. Я крадусь к плащу, не сразу понимая, что за мной остаются кровавые следы. Бурнус мне короток, но меня в нем никто не узнает — если бы не расшитые каменьями желтые туфли, окрасившиеся теперь тусклым алым. В этой стране только женщины носят красную обувь, а я, кем бы я ни был, точно не женщина. Разувшись, я сую туфли в узел с книгой. Лучше босиком, чем в крови; лучше пусть примут за нищего или за еврея, чем за убийцу. Я натягиваю длинный заостренный капюшон поверх тюрбана, сутулюсь, чтобы скрыть свой рост, забрасываю узел за спину и выбегаю на базар, опустив голову.