* * *
– Красиво у тебя в норке, а чистота какая! Неужели это все ты рисовала? Так здорово!
Мари исподлобья глянула на Зору.
– В твоих устах не очень-то похоже на похвалу.
– Я же не виновата, что столько всего на меня обрушилось. – Зора завороженно листала рисунки Мари. – Даже не верится: у тебя такой дар, а ты его скрывала от Клана!
– А на что бы мой дар сгодился? Картинки для них рисовать? Вот уж не думала, что Клан пропадет без набросков углем!
– Не ехидничай, – сказала Зора, а сама так и пожирала глазами рисунки.
– Я не ехидничаю. Не думала всерьез, что кому-то в Клане нужны мои наброски. – Мари помешала рагу, подбросила в духовитое варево еще горсть грибов.
– Ты что, не бывала в других норах, кроме своей?
– Бывала, у Дженны с отцом, – отозвалась Мари.
Зора фыркнула:
– Подумаешь, берлога холостяцкая! А в норах у женщин ты не гостила ни разу?
Мари внимательно посмотрела в серые глаза Зоры. Конечно, разговор был неприятный, но Мари испытывала чувство освобождения, наконец-то рассказывая правду.
– Мне едва минуло пять зим, когда на коже стали проступать солнечные узоры. Мама и до этого красила мне волосы, но ничего другого не требовалось, чтобы скрыть, кто я на самом деле. Тогда я всюду ходила с ней. Точнее, днем ходила, а по ночам сидела здесь взаперти.
– Совсем одна? Такая маленькая?
Мари кивнула.
– Мои первые воспоминания – как я засыпала под дверью, чтобы под утро услышать, как мама постучит.
– Тяжело, наверное, приходилось вам обеим, – вздохнула Зора.
– Да не так уж и тяжело. Главное, что мы были вместе. – Мари вновь принялась помешивать рагу. – Так что у женщин в норах я гостила, но была тогда совсем крохой и мало что помню. Запомнилось лишь, что они казались огромными и полными всяких диковин.
– Да, предметов искусства – статуэток, гобеленов и прочего. Странно, что Леда тебе не рассказывала о том, как принято украшать норы. Твой дар пригодился бы в Клане, если бы о нем знали. – Зора обвела взглядом своды норы. – А еще странно, что стены у вас не расписаны. Ты ведь умеешь писать красками?
– Умею, конечно. Мы с мамой подумывали о том, чтобы я расписала стены, но, как видишь, решили насадить побольше грибов-фонариков и мха-светожара, чтобы мне было светлее по ночам, пока я ждала ее. – Мари указала на очаг. – А это моя работа.
– Какая прелесть! – Зора залюбовалась нежными лазоревыми цветами, которые будто росли из каминной полки, как живые.
– Незабудки, мамины любимые цветы.
– Одно слово, чудо! Ты замечательная художница. В Клане твой дар точно ценили бы, особенно учителя. Твои рисунки пригодились бы, чтобы учить детей читать и писать.
Мари очистила еще один зубчик чеснока, раздавила его ножом, бросила в чугунок и принялась резать зеленый лук. Она обдумывала слова Зоры, вертела их в голове, силясь понять, что заставляло Леду скрывать ее дар. Спору нет, Леда прежде всего заботилась о ее безопасности и жила в вечном страхе: а вдруг тайна откроется и Мари изгонят из Клана? Но не слишком ли была Леда озабочена сохранением тайны? Мари вообразила на миг, что ее ценят за что-то, лишь ей одной данное, что она не так зависит от матери – и несказанная тоска накатила на нее.
Ригель заскулил, прижался к ногам Мари теплым мускулистым боком. Мари глянула на него, улыбнулась.
– Все хорошо. Я просто представила, что было бы, если… – Мари потрепала пса по макушке.
– Ты все время с ним разговариваешь, – заметила Зора.
– Да! Он внимательный слушатель, – похвалила Мари.
– Ты с ним так беседуешь, будто он тебя понимает.
– Да, понимает.
– Честное слово?
– Честное! – Мари глянула на Зору и, прочтя на ее лице лишь праздное любопытство, добавила: – Между мной и Ригелем узы на всю жизнь. Он избрал меня в спутницы. И это не пустые слова. Это означает, что мы одно целое. Мы чувствуем друг друга. А если я в мыслях рисую образ и ему передаю, он его улавливает.
Зора подняла темные брови:
– Выдумаешь, чтобы меня подразнить?
– Нет! Это чистая правда.
– А покажешь?
– Как? – спросила Мари.
– Ну, представь, что Ригель подходит к двери и ложится, – подсказала Зора после минутного раздумья.
– Это проще простого. – Мари, не глядя на Ригеля и не говоря ни слова, а продолжая помешивать рагу, представила, как Ригель ложится у дверей. И через миг щенок отошел от нее и примостился у порога.
– Поразительно! Как думаешь, все собаки Псобратьев так умеют?
– Про всех не скажу, но папина овчарка умела, мама рассказывала.
– Это ведь он? – Зора выхватила из стопки набросок с Галеном, Орионом, Ледой и новорожденной Мари.
Мари мельком глянула на рисунок и сразу же отвернулась. Смотреть на мамины портреты было больно, невыносимо больно.
– Да. Это Гален со своей овчаркой Орионом, мама и я.
– Овчарка не дорисована, – заметила Зора.
– До того как меня выбрал Ригель, я собак вблизи не видела, вот и не могла дорисовать.
Зора плюхнулась на лежанку Мари, которую та уступила ей на время.
– Просто удивительно!
– Что именно?
– Ты – точнее, твое происхождение. И он. – Зора указала подбородком на Ригеля – тот по-прежнему лежал у порога и сонно поглядывал на Мари. – Мех-то у него какой густой, и цвет изумительный! Славная выйдет из него шубка!
Мари развернулась, занеся черпак, словно меч.
– Не смей так говорить!
Зора засмеялась, но грозный рык Ригеля заставил ее умолкнуть. Зора откашлялась и, лукаво сверкая глазами, произнесла с притворным раскаянием:
– Я пошутила. Хотела похвалить.
Мари и Ригель хором фыркнули.
– Нет, ну как вы друг на дружку настроены! – заметила Зора.
Мари положила щедрую порцию рагу в деревянную плошку Ригеля, добавила сырой крольчатины и отставила в сторону остудить. Затем приготовила порции себе и Зоре. Дала овчарке ужин, а сама подсела к Зоре, пододвинув стул поближе к лежанке.
Зора попробовала рагу, кивнула, одобрительно причмокнула, зачерпнула еще ложкой и спросила с набитым ртом:
– А хлеба свежего нет?
– Хочется свежего хлеба – испеки сама, – сказала Мари.
– И испеку! Хлеб у меня выходит воздушным, как облачко!
Мари фыркнула.
– Можно подумать, ты и впрямь умеешь печь!
– Еще как умею! На славу! В земле я возиться не люблю и охотиться ненавижу, зато чужую добычу приготовлю так, что пальчики оближешь! – Зора взяла в рот очередную ложку рагу, распробовала. – Недурно, хотя чеснока многовато, а соли не хватает.