– Просто… когда я была у вас в гостях в прошлое воскресенье, я видела возле вешалки охотничьи сапоги Зака. Никак не могу понять, откуда они там взялись.
На ее щеках расцветает слабый румянец. Онни надувает губы, округляет глаза и всем видом выражает недоумение:
– С чего вы взяли, что это его сапоги?
– Один сапог заклеен. Я сама его чинила. Не знаешь, откуда они у вас?
– Нет.
– А когда я встретила тебя утром в Галлзе, ты просто вышла прогуляться?
– Ага.
– А сегодня ты пришла ко мне, потому что…
– Мне было негде остановиться.
– Ясно.
Отодвигаю тарелку, кладу локти на стол, подпираю подбородок. Сплошные загадки и глупые отговорки. Я была права. Она здесь, чтобы меня отвлечь. Расспрашивать ее бесполезно.
– Столько вопросов, – непринужденно замечаю я, – и за такое короткое время.
Она смеется.
– Ты, случайно, не знаешь некую Ханну? Вроде она живет в Корнуолле, – как бы между прочим говорю я.
– Ханну?
– Еще одна загадка, которую я пытаюсь разгадать. На обочине дороги, где разбился Зак, кто-то оставил цветы. Лилии. И записку от некой Ханны.
Онни таращится на меня, потом быстро встает и наливает себе стакан воды из-под крана. Выпивает залпом, оборачивается и говорит таким вежливым тоном, будто специально репетировала:
– Будет ли вам удобно, если я приеду на следующей неделе, как мы и договаривались?
Выбрасываю остатки еды, не глядя на нее.
– Онни! Вряд ли это хорошая идея. Момент сейчас крайне для меня неподходящий. Извини, придется тебе отказать.
– Вы же говорили, что я могу остановиться у вас!
– Не припоминаю такого.
Она отступает, чтобы я могла подойти к раковине. Двигается она немного странно, будто нехотя. Плюхается на стул и заявляет:
– А если я знаю, кто такая Ханна?
– Ты с ней знакома?
– Может быть.
Я тоже присаживаюсь.
– Знаешь или нет?
– Да. Нет. Знаю. Просто мы давно не виделись.
– Она твоя подруга?
– Не совсем. Зря я вообще про нее сказала.
– Бога ради, Онни! Говори!
Я повышаю голос. Она встает.
– Сперва мне нужно кое-что выяснить.
– Хотя бы скажи, кто она такая!
В дверь звонят. Я смотрю на Онни, она отводит взгляд. В дверь снова звонят.
На крыльце стоит Виктория Мерфи в черной куртке и джинсах, на локте висит большая черная кожаная сумка.
– Понятия не имею, что на нее нашло! – заявляет она таким тоном, будто это я во всем виновата.
– Простите, – бормочу я, – мне не следовало… – Понятия не имею, чего мне не следовало делать! – Извините.
– Она здесь? – устало спрашивает Виктория.
Заглядывает через мое плечо в дом. Ее волосы собраны в конский хвост, она поправляет его обеими руками. Щека подергивается – нервный тик. Женщина напряжена, как теннисистка перед подачей. На ней кроссовки на высокой платформе – такое чувство, будто она стоит на цыпочках и вот-вот оторвется от земли.
По тротуару ветер гонит крышку от мусорного бака. На крыльцо падают капли дождя.
– Может, зайдете?
– Спасибо, не стоит. Мне нужно забрать дочь.
Возвращаюсь на кухню, Онни уже надевает кожаную куртку.
– Спасибо за ужин, – говорит она.
– Ты же ничего не ела.
– Не очень люблю яйца.
– Зак тоже не любил. Вышло немного суховато, да? Извини.
Она застегивает молнию и поднимает взгляд:
– Вы все время извиняетесь.
– Да. Зак часто ругал меня за это.
– А меня за то, что я постоянно «нукала». Он говорил, что это бессмысленное слово, из-за него я выгляжу бестолковой.
Наши взгляды снова встречаются.
– Зак бывал резок, – киваю я.
– Он считал, что речь человека отражает его умственные способности.
– Это не всегда так.
– Ты идешь? – пронзительно кричит Виктория.
– Онни, мне важно знать, кто такая Ханна. Прошу, скажи!
– Я вам позвоню.
Быстро записываю свой номер на клочке газеты, Онни сует его в задний карман джинсов.
– Какого черта?! – неожиданно вопит Виктория.
Выходим из кухни. Дверь распахнута, в холл летят брызги дождя. Виктория стоит посреди дорожки.
На улице газует красная малолитражка с черными стрелками на капоте, водитель давит на клаксон. Виктория делает неприличный жест и цедит сквозь зубы: «Да пошел ты!» Водитель опускает стекло и орет, дождь и ветер заглушают крики. Виктория бросила свой полноприводный седан посреди дороги, заблокировав проезд.
Меня она словно не замечает.
– Онни, поживее! – кричит она и поворачивается на каблуках.
Для посещения мамы уже слишком поздно. Оставшись одна, я чувствую себя усталой и выбитой из колеи. С улицы доносится бессвязный вой, грохот и треск, будто неодушевленные предметы оживают и приходят в движение. Кусты в саду сгибаются под порывами ветра.
Велю себе расслабиться, поскольку прямо сейчас уже ничего не поделаешь.
Поднимаюсь в кабинет прибрать постель, которую вчера расстелила для детей Пегги, и застываю на пороге. Все убрано, подушки уложены в ряд, белье лежит аккуратной стопкой.
Книжные полки тоже выглядят иначе. Захожу в комнату. В этом году я не особо себя утруждала. Просто совала книги куда попало, не придерживаясь требований Зака. Кто-то выровнял корешки переплетов. Присмотревшись, обнаруживаю, что книги снова расставлены в алфавитном порядке.
Падаю на стул. На столе тоже прибрано: ручки лежат параллельно друг другу, клочки бумаги сложены стопкой. Строго по центру – ноутбук Зака.
Это дело рук Онни, или я права, и он действительно был здесь? Она его видела? Что-то ее насторожило, я знаю точно.
Если он был здесь, то почему не забрал ноутбук? Даже вилку в розетку воткнул, может, чтобы напомнить мне? Что я должна на нем найти? Поднимаю крышку. Запрос пароля. Пишу: «Чего ты от меня хочешь?»
«Неверный пароль».
Захлопываю крышку, отталкиваю ноутбук.
Под столом стоит ящик с фотографиями. Зак не любил фотографироваться. Стеснялся позировать. Отец часто бил его за то, что он не улыбался. И все же несколько раз мне удалось его заснять: на обрыве в Корнуолле, ветер развевает волосы, он смеется и тянется к фотоаппарату; в парке, где он сидит на коленях, обняв собаку. Мой любимый снимок сделан в день свадьбы, на ступенях Вандсуортской ратуши. Зак в костюме, в котором был в день нашей первой встречи. Он склоняется, кладет голову мне на плечо. Я смеюсь, едва не опрокидываясь под его весом, он усмехается – улыбка широкая и настоящая, глаза искрятся неподдельным счастьем. Он сказал, что это был самый счастливый день в его жизни.