– Если это позволит мне поскорее убраться из города, Командир, вы получите мой совет бесплатно.
– Христос милосердный! – Джустиниани пошатнулся и схватился за сердце. Потом выпрямился и взревел: – Энцо! Добудь этому доброму самаритянину коня.
Они скакали через сплошную стену дождя, в лицо били порывы северо-западного ветра. Но четверо всадников ехали из казарм генуэзского квартала через форумы Константина и Феодосия и дальше, и потому Григорий мог выглянуть в щель между капюшоном и маской и увидеть, как нынче опустился город. Только у трети домов виднелись какие-то признаки жизни. Сократившееся население ушло к морским берегам, заняв дома, где раньше жили состоятельные люди. За древними руинами стен первого императора Константина всегда лежали поля, деревни, виноградники. Но поля превратились в грязные пустоши, половина деревень была заброшена. Только когда они приблизились к великой стене Феодосия, стала видна жизнь: толпы рабочих ползали по одним камням, таская другие.
Привязав лошадей, генуэзец и его спутники поднялись по винтовой лестнице и через низкую дверь выбрались на площадку надвратной башни Харисийских ворот. Ветер и дождь, от которых раньше немного укрывали стены, ударил в полную силу, вынуждая мужчин одной рукой удерживать плащи и шляпы, а другой – упираться в зубцы.
– Ты когда-нибудь был здесь, рагузанец?
Джустиниани подошел ближе, но ему все равно приходилось перекрикивать ветер, воющий в зубчатой стене.
Конечно. Отец впервые привел сюда их с Феоном под предлогом проверки непрерывных работ по починке стен; на самом деле, чтобы рассказать сыновьям о своей службе на валах во время великой осады 1422 года, когда к Константинополю подошел отец нынешнего султана, Мурад. Но этим не стоило делиться с Джустиниани.
– Нет, господин, – ответил Григорий и огляделся. – Потрясающий вид.
– Да уж, пожалуй. Не одна стена. Не две. Целых три. – Командир повел перед собой рукой. – Это самая высокая точка укреплений. Видите, как стена спускается к югу, а потом снова поднимается?
Григорий посмотрел на круто уходящие вниз стены и маленькие башни, которые поднимались к массивной полуразмытой громаде большой башни в миле отсюда. Генуэзец продолжил, следуя его взгляду:
– Это ворота Святого Романа, а та долина, – он махнул рукой вперед, – которая сужается к нам, зовется Месотихион. – Пососал нижнюю губу. – Из всего, что я читал и слышал, это место всегда было на острие атаки. И я не сомневаюсь, что таковым оно окажется и сейчас. Здесь, между Харисийскими и воротами Святого Романа, – наша ахиллесова пята. Здесь наше слабое место.
– Слабое? – присвистнул Амир. – Клянусь бородой Пророка! Я видал города, которые гордились бы всего одной такой стеной. Но три?..
– Да. Построенные тысячу лет назад. И все еще стоят, – заметил Энцо и покачал головой. – Как такое возможно?
– Потому что мы… эти старые греки знали, как строить, – пробормотал Григорий; он помнил, как отец описывал лежащее перед ними поле боя. – Они… безупречны.
– Ничто не безупречно в осадном деле, Зоран, как ты хорошо знаешь, – заметил Джустиниани, – но эти ближе всего к совершенству. Идемте же; дайте мне рассказать этому рагузанцу, что он упустит, если уплывет до сражения.
Придерживая шляпу, он повел остальных к бушующему ветру передней, открытой части площадки.
– Мы стоим на самой высокой со стороны суши, внутренней стене. Некоторые считают, что нам следует сражаться здесь, уступив остальное врагу. Я говорю, что они ошибаются.
– Почему, хозяин? – спросил Амир.
– По многим причинам – и вот главная. – Джустиниани протянул руку и без особых усилий отломил от зубца кусок камня. – За эти годы внутренние стены запустили сильнее всего. Эта башня еще не в самом плохом состоянии, однако сами видите…
Он раскрошил раствор между пальцев.
– Другие, по обе стороны, намного хуже. Однако на ремонт второй стены, – он указал вниз, – тратились больше всего. Ее башни меньше, но возвышаются над открытым пространством, которое они называют паратихионом. Поскольку до нее можно добраться, только если лезть в тот глубокий ров, а потом карабкаться на третью, самую низкую стену, этот паратихион – одно из лучших полей боя, которые я когда-либо видел. – Генуэзец наклонился над краем. – Отсюда наши лучшие лучники, арбалетчики и кулевринщики обрушат на них ад через головы защитников внешней стены. А тех немногих врагов, которые выживут, порубят на куски наши солдаты.
Григорий тоже посмотрел вниз.
– Да, превосходное поле боя, Командир. Завидую вашей удаче, – сказал он. – А где же ахиллесова пята?
Джустиниани снова пососал нижнюю губу.
– Снаружи. Они принесут ее с собой. Хотя нет, – фыркнул он. – Нельзя принести с собой пятку, верно? Но можно принести отравленную стрелу и выстрелить в плоть героя.
– Вы говорите об орудии, Командир, правда? – уточнил прямолинейный Энцо.
– Да. О пушке. Если доклады наших лазутчиков верны, мир еще не видывал такой пушки. Выкована дьяволами, чтобы плеваться огнем прямиком из ада.
Джустиниани наклонился в сторону и сплюнул сам по ветру; жирный плевок разбрызгался по каменной стене у них за спинами.
– У Мурада было несколько пушек, но это мальчишеские пращи в сравнении с тем, что, по слухам, везет его сын. Если он поставит ее там и будет стрелять по стенам, куда-нибудь между этой башней и воротами Святого Романа, снова и снова, день за днем, и наших усилий починить их за ночь окажется недостаточно… – Он покачал головой. – Тогда пролом будет становиться все шире и шире, а фанатики, которых он бросит туда умирать во имя него и Аллаха – а их у турок много, – будут идти и идти… – Откашлялся и снова сплюнул. – И рано или поздно даже лучшего поля боя во всем христианском мире будет мало.
– И что тогда, Командир? – Мальчишкой Григорий мечтал о сражении на этих стенах, как сражался его отец. – Молитвы?
– Конечно. Мы молимся о чуде. Господь располагает, как всегда.
Джустиниани поднял медальон Сан-Пьетро, который носил на шее, и горячо поцеловал.
– Но пока Его воля не открыта, мы укрепляем стены, точим клинки, ставим лучших людей там, где они нужнее всего, и да, мы молимся – не о молниях с небес, нет, а о чем-то намного проще. – Он указал рукой за долину. – Мы молимся, чтобы силы Запада, от Папы до императора Рима, от епископов до баронов, осознали, что, если они не остановят турок на этих стенах, им придется останавливать их на своих. Мы молимся, чтобы мы смогли удержать эти старые камни достаточно долго, чтобы от осознания они перешли к действию и отправили нам на помощь армию или флот. И это, – закончил генуэзец, перекрестившись, – будет вполне достаточным чудом для меня.
Энцо последовал примеру Командира и тоже перекрестился. Захваченный минутой, Григорий поступил так же. Но на него слишком сильно повлияло возвращение в родной город: в противоположность католикам, стоящим рядом, он крестился тремя пальцами, а не пятерней, и справа налево. Все заметили эту разницу. В некотором смысле даже Амир, поклоняющийся Аллаху, тревожил меньше.