Фима. Третье состояние - читать онлайн книгу. Автор: Амос Оз cтр.№ 6

В 1965-м Яэль по контракту уехала работать в исследовательский институт авиакомпании “Боинг” на американский Северо-Запад, в Сиэтл. Фима не захотел присоединиться к ней, утверждая, что жизнь в разлуке, возможно, пойдет на пользу обоим, и остался один в двухкомнатной квартире в квартале Кирьят Йовель. Была у него скромная должность в регистратуре частной гинекологической клиники. От академической жизни он совсем отдалился, разве что Цви Кропоткин иной раз затащит его на однодневную конференцию о роли личности в истории или о преимуществах и недостатках историографа, свидетеля описываемых событий. В субботние вечера Фима появлялся у Нины и Ури Гефен или в домах других своих друзей, легко ввязывался в политические дискуссии, в которых порой способен был поразить всех какой-нибудь язвительной формулировкой и парадоксальным прогнозом, но он не умел довольствоваться победой и настойчиво продолжал спор, словно азартный игрок, которого не оторвать от рулетки. Фима спорил на темы, в которых абсолютно не разбирался, погружался в несущественные детали, так что даже преданные поклонники начали сторониться его. Случалось, он вызывался присмотреть за детьми, отпустив родителей в кино или в гости. Либо с радостью бросался на помощь кому-нибудь из друзей, правил, корректировал, редактировал, готовил резюме для научной статьи. Иногда он брал на себя челночную дипломатию, роль посредника в ссорах семейных пар. Время от времени он печатал в популярной среди интеллигенции газете “Ха-Арец” короткие, острые статьи по актуальным вопросам политики. Иногда в одиночку уезжал на несколько дней в частный пансион в старом поселении на севере долины Шарон, что в центральной части средиземноморского побережья Израиля. Каждое лето он пытался с новой энергией, с воодушевлением научиться водить автомобиль, но каждую осень проваливался на экзамене. Время от времени женщина, с которой знакомился он у друзей или в клинике, навещала его запущенную квартиру и его постель, простыни которой давно уже следовало поменять. Очень быстро она обнаруживала, что Фима куда больше заботится о том, чтобы доставить удовольствие ей, нежели себе. Некоторые женщины полагали это трогательным, однако другие приходили в замешательство и торопились оборвать всякие отношения. Он мог час, два часа ласкать женщину, доставляя ей тончайшее наслаждение, в ласках его хватало и выдумки, и фантазии, и даже телесного юмора, и только в конце, как бы невзначай, мимоходом, срывал он и свою долю удовольствия и тут же снова сосредоточивался на возлюбленной, от которой могло и ускользнуть, что причитающиеся ему по праву скромные комиссионные он уже получил. Женщины, желавшие отношений более постоянных, которым удавалось вытянуть у него ключ от квартиры в Кирьят Йовеле, добивались только того, что спустя две-три недели он сбегал в недорогой старомодный пансион в Пардес-Хане или в Магдиэле и не возвращался, пока от него не отступятся. Но и эти эпизоды, случавшиеся в его жизни лет пять-шесть назад, постепенно сошли на нет.

Когда Яэль написала ему из Сиэтла в начале 1966 года, что в жизни ее появился другой мужчина, Фима ухмыльнулся, прочитав затасканное “другой мужчина в моей жизни”. Любовные его приключения в “год козла”, женитьба на Яэль и сама Яэль – все это виделось сейчас Фиме избитым, банальным, преувеличенным и даже ребяческим, как революционная подпольная ячейка, которую он пытался основать в средней школе. Фима решил ответить Яэль двумя-тремя строчками, пожелать всего хорошего и ей, и “другому мужчине в ее жизни”. Но когда он под вечер сел за письменный стол, то не отрываясь строчил до полудня следующего дня, породив лихорадочное послание на тридцати четырех страницах – любовную свою исповедь. Перечитав, он изорвал листы в клочки, бросил в унитаз и спустил воду, потому что кому же под силу описать любовь, а уж если получилось излить ее в словах, то это верный признак того, что любовь эта прошла. Или уходит. В конце концов он вырвал страничку из тетрадки в клетку и нацарапал следующее: “Не в силах перестать любить тебя, ибо это от меня не зависит, но ты, разумеется, свободна. Как же я был слеп. А покамест я посылаю тебе по почте твои три ночные рубашки, комнатные туфли на меху и фотографии. Но если не возражаешь, ту фотографию, где мы с тобой вместе в поселении Вифлеем Галилейский, я оставлю себе”. Из письма Яэль поняла, что Фима согласен на развод и не будет чинить препятствий. Но когда вернулась она в Иерусалим и представила ему человека серого, невыразительного, с широкими сверх меры челюстями и лбом, на котором произрастала пара кустистых бровей, этакие усы-щеточки, и сказала: “Познакомьтесь, это Эфраим, а это – Тед Тобиас, надеюсь, мы будем друзьями”, Фима передумал и наотрез отказался разводиться. Тед и Яэль возвратились в Сиэтл. Связь оборвалась, не считая нескольких телеграмм и пары открыток, связанных с бытовыми вопросами.

Спустя много лет, в начале 1982-го, Тед и Яэль появились у Фимы как-то вечером вместе со своим трехлетним сыном, мальчиком-альбиносом, слегка косящим, такой себе маленький мыслитель в очках с толстыми линзами, в костюме американского астронавта со сверкающим металлическим ярлыком, на котором было выбито слово “Челленджер”. Этот малыш, оказалось, умеет формулировать сложные предложения и ловко обходит деликатные вопросы. Фима моментально влюбился в Дими Тобиаса-младшего и сразу снял свои возражения, предложив Яэль и Теду развод, помощь и дружбу. Впрочем, Яэль не видела никакой особой надобности в религиозном разводе с выдачей разводного письма – “гет”, да и в дружбе не видела никакого смысла: за истекшие годы она успела дважды расстаться с Тедом, пройти еще через несколько связей, вернуться к Теду и родить Дими – “почти в самую последнюю минуту”, как она считала. Фима покорил сердце задумчивого Челленджера рассказом о кровожадном волке, решившем избавиться от привычки поедать других зверей, а заодно и от своей жестокости и кровожадности и присоединиться к колонии кроликов. Когда рассказ закончился, Дими предложил другую концовку, в которой Фима нашел и логику, и утонченность, и юмор.

При непосредственном участии отца Фимы развод и все с ним связанное были совершены без лишнего шума. Тед и Яэль поселились в тихом иерусалимском квартале Бейт ха-Керем, оба нашли работу в одном из исследовательских институтов и каждый год делили на три части: лето – в Сиэтле, осень – в Пасадене, зима и весна – в Иерусалиме. Иногда по субботам они звали Фиму в гости, когда у них собирались семейства и Кропоткиных, и Гефенов, и прочие старые друзья, или оставляли Дими у Фимы в Кирьят Йовеле, уезжая на два-три дня в Эйлат или Верхнюю Галилею. Вечерами они частенько прибегали к добровольным услугам Фимы, и тот присматривал за Дими, с которым всерьез подружился. По странной логике мальчик называл Фиму дедушкой. И отца Фимы он тоже называл дедом. Фима научился с помощью спичек и клея сооружать дома, дворцы и даже замки с бойницами. Это шло вразрез с тем образом Фимы, который сложился у друзей, у Яэль, даже у самого Фимы: этакий неуклюжий растяпа-неудачник, у которого обе руки левые, не способный починить протекающий кран или пришить пуговицу.

Кроме Дими и его родителей была еще компания: люди приятные, уравновешенные, из тех, кто знал Фиму со времен университетских, кое-кто был косвенно связан с приключениями его в “год козла”. Некоторые из них до сих пор надеялись, что в один прекрасный день парень поднимется, отряхнется и, так или иначе, потрясет Иерусалим. “Верно, – говорили они, – он порой действует на нервы, нет у него чувства меры, но в том-то и штука – когда он в ударе, то по-настоящему в ударе. Придет день, и мы еще услышим о нем. Не стоит им пренебрегать. Напротив. К примеру, в прошлую пятницу, до того как начал он дурачиться, пародируя политиков. Как он выхватил прямо из уст Цви Кропоткина слово «ритуал» и буквально приковал нас всех к своим местам, как детей малых, когда вдруг заметил: «Но ведь все на свете – РИТУАЛ». И прямо с ходу начал развивать свою теорию, и целую неделю мы только об этом и говорили. А потрясающее его сравнение Кафки, Гоголя и хасидских притч.