Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - читать онлайн книгу. Автор: Фрида Каплан cтр.№ 97

Пока еще на больнице было много долгов, и у нас были большие планы на расширение — рентгеновский кабинет, строго диетическое отделение для больных с внутренними болезнями, много необходимых аппаратов для хирургического зала и для себя — образцовую кухню. Но, конечно, не с этими несчастными двумя тысячами могла я все это создать. Еще много лет предстояло мне работать и стремиться к лучшему. Тем не менее я возвращалась домой победительницей: я ликвидировала голус — так велел Герцль. И голус меня не успел ликвидировать. Я спрашивала себя: что дало мне эту энергию, эту выносливость? Могла ли бы я принести столько физических и моральных жертв, какие я перенесла за последние три месяца, если бы у меня не было этой цели? Или меня заставляла нужда? долги? или амбиция довести дело до конца? Я уже видела на крыше у нас солярий, зал для гидротерапии, этаж для рожениц, зал для обрезания и парадных «брисов», диетическую школу, полную учениц, и еще многое другое. Но от этой «программы максимум» мы были еще очень далеки.

В Венеции во время короткой остановки я успела посмотреть палаццо Дожей со всеми картинами, которые вернули из убежищ, Тициана, Веронезе, Тинторетто, видела камин, у которого по преданию сидела Дездемона и слушала рассказы Отелло, маленькие залы и залы огромные с фресками, внешние галереи, двор, галерею на Сан-Марко, тончайшие кружева из мрамора на Сан-Марко, и венецианское стекло, кружева «филе-вениз» ^[500], драгоценности, золотая мозаика — все это внутри храма. Я каталась по каналу Гранде, я снова видала отражающиеся в лагунах огни прекрасных хрустальных люстр, лампы в античных виллах и дворцы, окруженные южной растительностью. Я поняла все очарование венецианской ночи, с гондолами и пароходиками, иллюминацией сотен и тысяч огней. Все это играло в волнах каналов и моря, дрожало от каждого ветерка и движения гондол. Эта отраженность огней в зеркале воды, свет, повторенный много раз, давали феерическую картину.

Трудно сравнить Венецию с каким-либо другим городом. Вы спокойно гуляете по переполненным улицам, смотрите голубей на плаца Сан-Марко, сидите почти посреди площади за столиком и тянете лимонад или кофе или касатто, нет ни спешки, ни движения, ни опасности быть задавленным автомобилем или трамваем, автобусом. Движение скользит по спокойным лагунам.

В Генуе у нас была снова маленькая остановка. Вечером с одной итальянкой я ужинала в небольшом ресторане. Нам подвезли на резиновых колесиках большой аквариум со всякого рода рыбками, и мы выбрали себе рыбу. Через четверть часа эта рыбка (или ее сестра) была зажаренной подана нам на блюде со всякого рода гарниром. Потом мы с моей спутницей пошли в кино, и в первый раз я видела восходящую звезду в роли молоденькой девочки — «Мадонна Дивина», и имя этой звезды было Грета Гарбо. Коллонады, театры, площади в Генуе выглядели больше и шикарнее, чем в Венеции, там были все атрибуты большого города. В Неаполе мы осматривали город в туристском автобусе, мы были на самой верхушке горы, откуда дивный вид, панорама на весь город и на дымящийся Везувий. Мы когда-то в школе учили фразу: «Посмотри на Неаполь и умри» ^[501]. [Так ли это? Может быть, надо понимать: «Смотри на Неаполь со стороны моря!» Но со стороны моря или на море и вправду — ] Красота такая, что хочется умереть. Ничего лучшего, кажется, не увидишь. Впрочем, это чувство бывает не раз и не два в жизни. Я помню, что в Годесберге, на Рейне в Зибенгебирге и даже в хорошем музее, в прекрасном концерте, в опере и в драме, которая волнует душу, кажется, что ничего лучшего уже больше не увидеть. [Можно умереть!]

Когда я проезжала мимо прекрасных дворцов венецианских и неаполитанских, парков, вилл со статуями, крепостей и домов с садами, которые стоят уже столетия, я думала, что мы <палестинцы> еще не имеем права на красоту. [Только функциональное — не больше.] Мы можем позволить себе только необходимое и полезное. У нас нет средств для эстетики, для роскоши. Мы пришли в пустыню, в страну, где до нас хозяйствовали арабы и Абдул Гамид, страну, опустошенную тысячелетиями. Арабы умели только курить кальян в своих закопченных кофейнях и — как ни неаппетитно мое наблюдение — сидеть с ногами на стульях, они умели ковырять пальцы на ногах. Они запустили страну до состояния пустыни. Мы немало внесли в мировую сокровищницу, наши художники и скульпторы, музыканты и архитекторы, заведующие музеями и библиотеками работали на других. Мы не забыли мастерство, мы просто его отдавали другим, а теперь надо начать работать на себя, копить музей и художественные ценности для себя. Не всегда мы будем жить в бараках и «шхунат црифим» (квартале деревянных балаганов), наша страна тоже должна радовать глаза красивыми зданиями, театрами, площадями и садами. Мы начали уже возвращаться к себе в смысле стиля. Своя музыка, своя живопись и скульптура, своя архитектура и свой еврейский театр. Но мы еще в стадии ученичества.

Нашим мозгам уже пять тысяч лет и больше, но наша молодежь полна юношеской энергии и перещеголяет усталую Европу, которая находится в стадии декаданса.

* * *

На палубе нашего парохода, который готовился к отплытию, шла усиленная работа погрузки товаров, особенно скота. Бедное животное опоясывается двумя ремнями. Несмотря на свой огромный размер, оно выглядит беспомощным и жалким. Как мешок, элеватор подымает корову или быка на большую высоту и потом с быстрым шумом, к которому примешивается рев животного и звон цепей, его опускают в глубокий трюм. Там много дней в темноте, со слабым притоком свежего воздуха оно вежетирует в ожидании разгрузки, перегрузки в новом порту. Новая страна, более холодная или более жаркая, без привычного пастбища, лугов, и конец… на бойне. Не такова ли и судьба человека, этого bête humane ^[502] — рабство труда, не по призванию, а в силу нужды, цепи и трюм — слезы и крики пером и словом, эмиграция недобровольная, и наконец — смерть от рака или в концентрационных лагерях, в газах. Вол, корова многим народам в древности служили символом божества. Гибель Богов ^[503]. [Не символ ли это гибели человечества?]

* * *

Не успела я вернуться из заграницы, как на меня навалилась вся тяжесть работы по клинике, а также проведение в жизнь всех наших планов. Заседания с архитекторами, врачами, заведующей хозяйством, компаньонкой Ханой. Кроме того, дома меня поставили перед «фат акомили» ^[504]: Меиру в феврале должно было исполниться 13 лет, и ему обещали грандиозное «бармицве». Он вошел в самый трудный возраст — отрочество. Он даже сам меня часто успокаивал, если я ворчала из-за его лени и неаккуратности: «Мамочка, не огорчайся, это пройдет, это возраст такой». Этот юный психоаналитик нашел оправдание и своим плохим отметкам.