Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - читать онлайн книгу. Автор: Фрида Каплан cтр.№ 85

Откровенные болтливые сплетницы, без лишней злобы, они перескакивали с русского на довольно хороший французский язык и часто вставляли румынские слова. Когда они выходили, вошла третья, тоже, видимо, их знакомая, потому что они очень приветливо поздоровались. Тут уж я слышала, как с русской парикмахершей она говорила исключительно о варьете, напевала двусмысленные песенки и была еще оживленнее, чем две первые. Она выглядела еще более «дистенге» ^[441], видно, все еще молодая и пользовалась успехом у мужчин.

На следующий день я встретила рыжевыкрашенную даму с собачкой на улице. Она стояла с очень солидной пожилой дамой, господином и мальчиком в матросском костюмчике. Кто они были? Бывшие офицеры белой армии или те «княгини», о которых пишут романы «из парижской жизни», те, кто продав все свои драгоценности, перешли на самое драгоценное — на свое тело и честь?

Одна русская дама жила в нашем отеле, и я с ней познакомилась. Она мне рассказала, что в России они были очень богаты, были фабрикантами и, конечно, должны были бежать. У нее была четырехлетняя девочка. В один злосчастный день ребенок перестал ходить. Вместо того чтобы пойти к врачу и посоветоваться с психоаналитиком, ей посоветовали пойти к ворожее, чего в Румынии немало. Ворожея девочку заперла в темной комнате, кричала, била ее, и ребенок от страха и шока… пошел. Через несколько дней, конечно, припадок повторился. Кто знает, не осталась ли эта девочка после таких опасных экспериментов инвалидом на всю жизнь?

В Галаце было много эмигрантов, которые приехали, как я, на день-два в ожидании визы в ту или другую страну. Их путь из Константинополя в Париж или Америку всегда лежал через Румынию. Иногда они ждали месяц, два, иногда застревали на несколько лет. Раньше они ходили ежедневно в консулаты, потом примирились, получили нансеновские паспорта ^[442] или жили на взятках чиновникам, которые им пролонгировали визы до бесконечности. Это были значительные источники дохода румынской бюрократии. Эти эмигранты сначала истратили все свои деньги, потом продали бриллианты, меха жен, белье и все, что имело ценность. Потом пускались в разные профессии, спекуляцию, играли на бирже, женщины поступали в кафе, мужчины делались шоферами — все потеряли всякую надежду вырваться когда-нибудь из этого болота.

Многие продолжали жить на нераспакованных чемоданах в отелях. Одна дама рассказала, что ее муж потерял на делах целый капитал, на который они могли бы существовать десятки лет. Другая собиралась уже два года… в Бухарест — оперировать катаракту на глазу, но никак не могла собраться.

* * *

Мои дети уже привыкли к тому, что я каждый день бегала в консулат, и ждали меня в коридоре: «Ну что, есть виза?» За три недели они успели переболеть инфлуэнцей, поправиться и снова лежать с той или иной болезнью. Наши деньги таяли.

Однажды я решила воспользоваться перерывом между всеми этими болезнями и принять решительные меры. Меня навел на эту мысль лакей ресторана, где мы ежедневно обедали. Он меня спросил: «Вы едете в Польшу? Я бы мог вам помочь, у меня есть связи в польском консулате». Я поблагодарила и сказала, что завтра дам ему ответ. Было еще довольно рано, и я пошла в консулат. Я попросила свидания с самим консулом. «Консул не принимает». Тогда я перешла с французского на самый чистый русский язык, который, как я заметила, все чиновники знали лучше других языков. Я заявила, что я еду в Лондон, оттуда будет сделана интерреляция в польский сейм, где у меня есть много знакомых «послов до сейма», сенаторов. Я даже назвала несколько имен.

— Я уверена, что моя виза прибыла, но по каким-то непонятным мне причинам ее задерживают. Кроме личного запроса обо мне будет еще запрос, почему в галацком консульстве держат евреев с польскими паспортами месяцы и годы, почему мне, польской подданной, у которой осталось недвижимое имущество, не дают проезда в Польшу для устройства моих дел, для продажи моих домов польским гражданам, почему я должна сидеть с двумя больными детьми в этой дыре, где даже транзитные визы не дают, и т. д.

Чиновник не долго думая мне ответил, и очень вежливо: «Них се пани не денервуе, ютро бенде виза» (не волнуйтесь, госпожа, виза будет завтра). На следующий день я получила визу на свой паспорт и двинулась с детьми дальше. Таким образом мне не пришлось прибегать к «протекциям» лакеев из ресторана и взяткам. Моя виза лежала неделями наготове, кроме того, как мне объяснили потом в Варшаве, я вообще не нуждалась ни в какой визе. Если бы я не перешла в оффензиву ^[443], я бы посидела еще неделю в Галаце и, не солоно хлебавши, вернулась в Палестину.

Два дня мы провели у наших друзей в Варшаве. Я купила себе и детям кое-какие платья и пальто, потому что в Палестине за три года мы так обносились, что невозможно было выйти на улицу. Я носила клеенчатый дождевик в самую светлую и ясную погоду. В Палестине лето продолжается три четверти года, и с батистовыми платьями и свитером можно обойтись, но не в Польше. Наши друзья баловали детей, возили их кататься в Лазенки, в Саксонский сад, а меня вечером брали в театр.

* * *

В конце июня мы очутились в Вильне на Антоколе. Я сняла маленькую дачку, наняла барышню, знающую еврейский язык, которая занималась с детьми, и мы жили на полном пансионе в одном из лучших отелей.

Мы жили на пригорке, на опушке леса, настоящего соснового бора. Дремучий лес, как в сказках. Дети проводили целые дни на реке, в лодке и купались, немного занимались с учительницей, а больше радовались зелени, саду, огороду, кукушкам и прогулкам. У них на даче была большая компания ребят, с которыми они проводили дни, а я была освобождена от ухода и заботы о них.

Я получила почту, которая нас дожидалась в Вильне. Из писем мамы я узнала, что она овдовела: ее мужу сделали операцию, которую он не перенес и умер под ножом. Из второго ее письма я видела, что для нее нет другого выхода, как приехать к нам в Палестину. От Марка была целая куча писем и телеграмма, полная тревоги. Он не понимал, почему нет сообщения о нашем приезде в Вильну. Я постаралась его успокоить и объяснить, что по формальным причинам задержалась в Румынии. Первые дни, как реакция после всего пережитого, я лежала в полной прострации, даже читать мне было трудно.

Я любовалась Вильей, ее далекими и прекрасными берегами, тенистыми садами, я впитывала в свои легкие запах сосны и смолы. Теперь, когда мы были в безопасности, когда дети откармливались не только на «качке и сметане», по которым так тосковала реэмигрантка, но получали утром в постельку горячее молоко со свежеиспеченной булочкой, и клубнику, и цыплят к обеду, и все прочее, и когда я была одета во все новое и модное и потеряла это чувство приниженности, которое имеет каждая женщина, когда у нее и «одежонки порядочной нет» (по Островскому), и когда я слушала кукование кукушки в лесу и радовалась за ребят, и читала Рабиндраната Тагора ^[444] и другие хорошие книжки, я поняла, как тяжело все последние годы мы мыкались по чужим квартирам, без прислуги, в тяжелой домашней работе, без отдыха, с детьми, которые были чаще в постели, чем на ногах, и сама в малярии. Я имела твердое намерение сделать все, чтобы как можно скорее вернуться домой, в Палестину, и построить нашу жизнь на более здоровых и нормальных началах.