Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - читать онлайн книгу. Автор: Фрида Каплан cтр.№ 129

После этого празднества многие поехали с нами в машине обедать.

* * *

В марте приехал новый В<ерховный> Комиссар ^[697], который не был популярен у евреев и от которого не ожидали и не получили ничего хорошего.

Мы утешались симфоническими концертами: русский дирижер Добровейн ^[698]; в программе был в первый раз Шостакович, затем пианист Орлов ^[699], и многие другие. Но часто мы с Марком были такие усталые, что дарили наши два абонемента и оставались дома.

Когда Цви исполнилось два года, мы не могли поехать на именины, говорили по телефону с его родителями и послали подарки.

И только в апреле мы выбрались в кибуц. Весна была прекрасная, мы пошли в поля, и Цви нам помогал рвать белые и желтые ромашки всех размеров, от маленьких цветочков, похожих на «куриную слепоту», до больших цветов.

От них мы поехали в Западную Галилею. У всех на устах была Ханита, которая стоила столько жертв ^[700]. Кибуц лежит на высокой горе, есть трудности с водой, ее привозят на ослах, на грузовиках, но место изумительной и суровой красоты.

Вернулись мы домой освежившимися и могли снова приняться за работу. Самым большим музыкальным событием и праздником были концерты под управлением Тосканини. Приняли его тепло, даже горячо, и за его искусство и за его отношение к нам, евреям, и за его гордый протест во время власти Муссолини.

Следующий очередной концерт был под управлением Малькольма Сержента ^[701], тоже очень хороший.

С мамой мы, как всегда, ходили в кино и видели интересный фильм: «Карне де баль» ^[702]. Содержание такое: одна дама вздумала после двадцатилетнего перерыва разыскать в своем маленьком городке, где она теперь не жила, тех кавалеров, с которыми она танцевала еще молодой девушкой. У нее сохранился карне де баль, и она помнит все имена кавалеров. Этот бал она вспоминает как прекрасный сон: прекрасный зал с мраморными колоннами. Все дамы одеты почти в балетные платья, кавалеры во фраках, сама она царица бала и выглядит королевой. Она приезжает в этот городок и ищет этих танцоров.

И что же она находит? Пошлость, мещанство, провинциализм, смехотворность или наоборот — трагедии, ужас, смерть, болезни и отчаяние. Даже преступления.

Один из ее бывших героев, который тем временем стал парикмахером, видит этот бал совсем в ином виде, не ее идеализированными глазами: провинциальный маленький зал, почти барак, молодежь безвкусно одета, женщины плохо причесаны (об этом он больше всего может судить), все плохо танцуют, наступают в тесноте друг другу на ноги, и сама героиня, хотя и была на двадцать лет моложе, далеко не королева, не красавица и не царица бала.

Так выглядит наше прошлое, если снять розовые очки <воспоминаний>. Так мне кажется теперь Москва, я даже не могу себе ее представить в новом виде: Воскресенская площадь перед городской Думой, Февральская благодатная революция, когда в многотысячной толпе было не жутко, а радостно и светло.

Были уютные старые квартиры, с теплыми переднями, коридорчиками, вешалкой с шубами и ботиками на полу, натертыми до блеска паркетными полами. Были большие окна, покрытые инеем зимой, с двойными рамами, и между этими рамами белая вата, а иногда еще с разными игрушками из воска и искусственными цветами. Были большие гостиные с роялем Беккера или Шредера, на рояли или пианино обязательно две свечи в бронзовых подсвечниках, и вечерний колокольный звон, под праздники, и блины на масленицу со сметаной и растопленным маслом и икрой, и хрустящий снег под ногами, когда идешь по Дмитровке на Кузнецкий Мост или в Пассаж, за покупками. И Художественный театр на Камергерском переулке. И курсистки и студенты в очереди за билетом, с бутербродами в руках или во рту; и была энтузиастическая галерка, с руками, которые не ленились аплодировать до боли в суставах и кричать «бис» до одурения.

И был Хмара в «Сверчке на печи» Диккенса, в студии Художественного театра, и неждановский «Соловей», и танцы Гельцер ^[703], и Свободы! И няня-ворчунья в широком сером переднике, в старых маминых английских кофточках, и тем еще более симпатичных, и горничные Маши или Душяни и Палаши, которые при всей своей лени в барских домах приносили в 12 часов ночи самовар кипящий и заваривали свежий чай, ставили на конфорку чайник не слишком долго, чтобы не натягивался до того, что господа скажут: «Пахнет веником». Все это было и прошло и уже никогда не вернется, и вряд ли есть там без нас в России.

Я чувствую, что от моих записей начинает отдавать «сенилией» ^[704] в духе Тургенева, «и все они умерли, умерли» ^[705]… но это те воспоминания, которые заставляли поколение в Синайской пустыне тосковать о мясных горшках и туке в Египте.

И я сама, та, прежняя, как бы умерла. Когда-то меня интересовали люди, «интересные», «оригиналы», а типичные назывались «мелкими буржуями», мещанами. Теперь я принимаю типичных, не индивидуальных людей, как если бы они были не субъекты, а объекты. Даже личные имена я плохо запоминаю и часто себе говорю: «Что мне в имени твоем?»