— Конечно, — ответил Джерри.
— Сколько вам было лет, когда вы начали
курить?
— Четырнадцать.
— А почему вы начали?
— Из-за Господина Мальборо. Вокруг меня все
ребята курили “Мальборо”. Мы жили в сельской местности и обожали лошадей и
родео. Господин Мальборо казался нам неотразимым.
В этот момент все присяжные словно воочию
увидели знакомый рекламный облик: обветренное лицо, решительный подбородок,
шляпа, лошадь, потертая кожа... На фоне гор, возможно, снежных вершин, этот
крутой парень шикарно закуривает “Мальборо” с независимым видом. Как же
четырнадцатилетнему подростку не хотеть стать таким же вот Господином Мальборо?
— Вы привыкли к табаку? — спросила Рикки
Коулмен, сидевшая, как всегда, над тарелкой в высшей степени диетического
салата с вареной индейкой. Слово “привыкли” прозвучало в ее устах так, словно
речь шла о героине.
Джерри на минуту задумался, но вспомнил, что
друзья ждут от него ответа, они хотели знать, какая сила не дает человеку
сорваться с этого крючка.
— Не знаю, — сказал он, — думаю, я мог бы
бросить. Я пробовал несколько раз. Конечно, неплохо было бы покончить с этим.
Такая противная привычка.
— Вам не нравится курить? — спросила Рикки.
— Ну, бывают моменты, когда сигарета очень
помогает, но я выкуриваю теперь по две пачки в день, а это слишком много.
— А вы, Энджел? — обратилась Лорин к Энджел
Уиз, которая сидела рядом с ней и обычно старалась говорить как можно меньше. —
Когда вы начали курить?
— В тринадцать, — смущенно ответила Энджел.
— А я в шестнадцать, — призналась Сильвия
Тейлор-Тейтум прежде, чем кто-либо успел ее спросить.
— Я закурил в четырнадцать, — вступил в
разговор Херман, — а бросил в сорок.
— Кто-нибудь еще? — спросила Рикки, приглашая
всех к покаянию.
— Я начал курить в семнадцать лет, — сказал
полковник, — когда поступил на службу в армию. Но я покончил с этим тридцать
лет назад. — Полковник, как всегда, гордился своей самодисциплиной.
— Кто еще? — снова спросила Рикки после долгой
паузы.
— Я. Я начал курить в семнадцать лет и бросил
через два года, — сказал Николас, хотя это было ложью.
— Кто-нибудь из присутствующих начал курить
после восемнадцати? — спросила Лорин.
Все промолчали.
* * *
Ничмен, одетый очень просто, встретился с
Хоппи в кафе, где они быстро перекусили. Хоппи страшно нервничал, он не хотел,
чтобы его увидели в обществе агента ФБР, поэтому, увидев Ничмена в джинсах и
клетчатой рубашке, почувствовал облегчение. Маловероятно, чтобы кто-нибудь из
приятелей или знакомых Хоппи опознал в его собеседнике местного агента ФБР, но
все же он нервничал, хотя Ничмен и Нейпаер, как сказали Хоппи, представляли
особый отдел в Атланте.
Хоппи пересказал все, что слышал сегодня утром
в суде, подтвердил, что безголосый Робилио произвел на всех весьма сильное
впечатление и, похоже, жюри теперь у обвинения в кармане. Ничмен, уже не
впервые, обнаружил слабый интерес к тому, что происходило в суде, и снова
объяснил, что делает лишь то, что приказали ему его вашингтонские начальники.
Он вручил Хоппи сложенный листок бумаги с мелкими цифрами и буквами,
разбросанными в верхней и нижней его части, и сказал, что это пришло от
Кристано из министерства. Они хотели, чтобы Хоппи это увидел.
Это было поистине произведение искусства,
созданное специалистами Фитча, двумя отставными сотрудниками ЦРУ, которые
околачивались в округе Колумбия в ожидании какой-нибудь интриги, — переданная
по факсу копия зловещей справки о Лионе Робилио. Ни источника информации, ни
даты, только четыре абзаца под угрожающим заголовком “Строго конфиденциально”.
Хоппи, жуя чипсы, быстро прочел их. За согласие выступить в качестве свидетеля
Робилио получил полмиллиона долларов. Из Объединенного совета Робилио выгнали
за растрату и едва не отдали под суд, которого ему удалось впоследствии
избежать. Робилио страдал психическим расстройством, две секретарши из
Объединенного совета обвиняли его в сексуальных домогательствах. Рак горла,
вполне вероятно, был следствием алкоголизма, а не курения. Робилио был
известным лжесвидетелем, который ненавидел совет и из мести вел против него
крестовый поход.
— Ничего себе! — воскликнул Хоппи с набитым
картошкой ртом.
— Мистер Кристано считает, что вам следует
довести это до сведения вашей жены, — сказал Ничмен. — А она пусть покажет
справку лишь тем, кому она полностью доверяет.
— Будьте уверены, — поспешно сказал Хоппи,
складывая листок и засовывая его в карман. Сидя в полной людей закусочной, он
озирался по сторонам с видом человека, явно в чем-то виноватого.
* * *
Изучение выпускных школьных альбомов, а также
немногих документов, полученных от архивариуса, позволило узнать, что Джефф
Керр был зачислен на первый курс юридического факультета осенью 1989 года. Его
неулыбчивая физиономия красовалась и на фотографии студентов второго курса,
сделанной в 1991 году, но Дальше след его терялся. Диплома юриста он не
получил.
На втором курсе Джефф играл в регби за
факультетскую команду. На снимке он держался за руки с двумя приятелями —
Майклом Дейлом и Томом Рэтифом. Они оба окончили университет, и Дейл работал
теперь в юридической конторе в Де-Мойне. Рэтиф был компаньоном юридической
фирмы в Вичите. По обоим адресам послали детективов.
Данте прибыл в Лоренс, где его отвезли на
юридический факультет и он имел возможность убедиться по студенческим курсовым
альбомам, что Керр — это Николас Истер. Он целый час рассматривал снимки
студентов 1985-1991 годов и не обнаружил на них девушки, напоминающей ту,
которая называла себя Марли. Здесь вышел промах. Правда, некоторые студенты
избегали сниматься, альбомы не давали полной картины. Присутствовали в основном
лишь серьезные молодые люди. Данте потратил время почти впустую.
В понедельник к вечеру сыщик по фамилии Смол
нашел Тома Рэтифа, тот в поте лица трудился в своем крохотном кабинете без
окон, расположенном в офисе крупной фирмы “Уайз и Уоткинс” в центре Вичиты. Они
договорились встретиться через час в баре.
Переговорив с Фитчем, Смол получил всю
информацию, во всяком случае, всю, которую Фитч счел возможным ему сообщить.
Смол был бывшим полицейским и имел двух бывших жен. Его должность называлась:
специалист по безопасности, в Лоренсе это означало, что он делал все — от
наружного наблюдения до полиграфической экспертизы. Особой сообразительностью
Смол не отличался, и Фитч это сразу же понял.