Вердикт - читать онлайн книгу. Автор: Джон Гришэм cтр.№ 107

— Ну конечно, — ответил Свенсон, повесил трубку и тут же позвонил Фитчу. Они решили, что стоит рискнуть и попробовать подкупить Беверли наличными, чтобы порасспросить о Клер. Если она не виделась с ней четыре года, то едва ли сможет быстро найти ее и сообщить о звонке “Джеффа”. В ожидании следующего дня Свенсон наблюдал за девушкой.

Фитч требовал от своих консультантов представлять ему ежедневный доклад о впечатлениях от последних дней суда. Одна страница, через два интервала, только по делу, без слов, содержащих более четырех слогов, надо было ясно изложить свои впечатления от свидетелей и то, как восприняли их выступления присяжные. Фитч требовал честных отчетов и всегда бранил экспертов, сочинявших приукрашенные доклады. Он предпочитал пессимистов. Отчеты должны были лежать у него на столе через час после того, как судья Харкин объявлял судебное заседание закрытым до следующего дня.

В среду доклады о выступлении Дженкла были неутешительными, зато четверговые впечатления о свидетельских показаниях доктора Дениз Маккуейд и доктора Майры Спролинг-Гуди оказались почти восторженными. Помимо того, что дамы расшевелили сонный зал, набитый унылыми мужчинами в строгих костюмах, обе очень хорошо выступили. Присяжные слушали внимательно и, похоже, поверили им. Особенно мужчины.

И все же Фитчу было неспокойно. Он никогда не чувствовал себя так скверно перед окончанием слушаний. С отставкой Херреры защита лишилась одного из наиболее сочувствующих ей присяжных. Нью-йоркская финансовая пресса вдруг объявила, что защита висит на волоске, и открыто сожалела о том, что будет вынесен обвинительный приговор. Колонка Баркера в “Магнате” была у всех на устах. Дженкл нанес им непоправимый ущерб. В обеденный перерыв позвонил Лютер Вандемиер из “Трелко”, самый интеллигентный и влиятельный человек в Большой четверке, и устроил разнос. Жюри в изоляции, и чем дольше тянется процесс, тем больше раздражения вызывает у присяжных та сторона, которая в настоящий момент представляет своих свидетелей.

* * *

Десятая ночь в изоляции прошла без инцидентов. Никаких капризных любовников. Никаких несанкционированных походов в казино. Никаких спонтанных сеансов йоги по полной программе. По Херрере никто не скучал. Он уложил вещи за минуту и уехал, несколько раз клятвенно заверив шерифа, что инцидент этот был против него сфабрикован.

Импровизированный шахматный турнир состоялся в столовой во время обеда. У Хермана была брайлевская шахматная доска с пронумерованными полями, и накануне вечером он разгромил Джерри одиннадцать раз. Нашлись охотники попробовать свои силы, жена Хермана принесла доску, и вокруг него стал собираться народ. Менее чем за час он выиграл три блица у Николаса, еще три — у Джерри, три — у Хенри By, который вообще в жизни не играл в шахматы, еще три — у Уиллиса и был готов снова сразиться с Джерри, уже по более низким ставкам, когда в столовую, чтобы взять себе еще десерта, вошла Лорин Дьюк. В детстве она играла в эту игру с отцом. Когда Лорин выиграла у Хермана первый раз, никто не проявил к слепому ни малейшего сострадания. Турнир продолжался вплоть до “комендантского часа”.

Филип Сейвелл, как обычно, оставался у себя в номере. Во время обеда в мотеле или во время перерыва в суде, когда они пили кофе, Сейвелл иногда разговаривал с коллегами, но в основном сидел, уткнувшись в книгу и ни на кого не обращая внимания.

Николас дважды пытался разговорить его, но безуспешно. Сейвелл не любил болтать и предпочитал, чтобы никто о нем ничего не знал.

После почти двадцати лет ловли креветок Хенри By редко просыпался по утрам позже половины пятого. В пятницу утром, после отчисления из жюри полковника, он сидел в столовой один за чашкой горячего чая и просматривал газету. Вскоре к нему присоединился Николас. Как обычно, быстро покончив с приветствиями, Николас стал расспрашивать By о дочери, которая училась в Гарварде. Она была объектом невероятной гордости отца, и глаза Хенри сияли, когда он рассказывал о ее последнем письме.

Кто-то входил, кто-то выходил из столовой. Разговор перешел на вьетнамскую войну. Николас впервые упомянул, что его отец погиб во Вьетнаме в 1972 году. Это было ложью, но Хенри история отца Николаса глубоко тронула. Потом, когда они остались одни, Николас спросил:

— А что вы думаете об этом процессе?

Хенри отпил большой глоток чая, щедро сдобренного сливками, и облизал губы:

— А ничего, что мы говорим об этом?

— Конечно, ничего. Ведь нас никто не слышит. Все болтают между собой о процессе, Хенри. Это свойственно любому присяжному. Все, кроме Хермана Граймза.

— И что думают другие?

— Полагаю, большинство из нас еще не приняли своего решения. Но самое главное, чтобы мы держались вместе. Очень важно, чтобы наше жюри вынесло вердикт, желательно единогласный или в худшем случае девятью голосами в пользу той или иной стороны. Если жюри не сможет прийти к определенному решению — это катастрофа.

Хенри отпил еще немного чая и задумался. Он прекрасно понимал по-английски и хорошо говорил на этом языке, хотя и с акцентом, но как большинство людей, для которых английский — неродной язык, независимо от того, являются ли они иммигрантами или родились в Америке, испытывал особый пиетет перед законом.

— Почему? — спросил он. By доверял Николасу, как, впрочем, и остальные присяжные, потому что Николас изучал юриспруденцию и, казалось, умел как никто разбираться в фактах и процессуальных событиях, которые просто проскакивали мимо других.

— Очень просто. Нынешний суд — решающий этап в ходе всех этих “табачных процессов”, можно сказать, их Геттисберг, их Армагеддон. Именно здесь стороны сошлись с намерением обрушить на голову противника всю мощь своих боеприпасов. И в этой битве должен быть победитель и должен быть побежденный. Ясно и определенно. Вопрос о том, будут ли табачные компании признаны ответственными за ущерб, наносимый сигаретами здоровью курильщиков, решается здесь. Нами. Нас выбрали, и наша задача вынести вердикт.

— Понимаю, — все еще смущенно кивнул в знак согласия Хенри.

— Худшее, что мы можем сделать, это разойтись во мнениях, расколоться — и тогда суд будет признан несостоявшимся.

— А почему это плохо?