— Вроде неплохо, — сказал Владик. — По-моему, удачно получилось. Только...
— Что? — ревниво спросил Гоша.
— Вот это... «Сразу ж-же ж-жить...» Слишком много жужжанья в строчке.
— А? Ну, это я переделаю, это пустяки... Владик... Ты придумал бы мне еще парочку рифм для «Кречета», а? Я уже все израсходовал. Понимаешь, мне надо для последних строчек. Такое что-то неожиданное и... прочувствованное. И чтобы смысл... Ну, ты понимаешь...
Владик вздохнул украдкой и сказал:
— Ладно, постараюсь. — Он опять устроился на Гошиной койке.
Гоша почтительно притих. Ветер и дождь шумели за окном, флюгер все визжал. Минуты шли. Рифма не придумывалась. На старинный корабельный фонарь, висевший рядом с балконной дверцей, села муха. Владик отклеил от колена квадратик размокшего пластыря, скатал в шарик, бросил в муху. Она перелетела на обшарпанный штурвал, который стоял в углу. Потом села на спасательный круг с надписью: «ПБ-29».
Следя за мухой, Владик оглядел всю Гошину комнату. Она ему очень нравилась. Гоша с помощью Никодимыча набрал в старой гавани и притащил сюда много корабельного имущества. Комната была похожа то ли на каюту, то ли на крошечный морской музей.
В эту комнатку Владик прибегал очень часто. С Гошей было интересно. Особенно по вечерам, когда на плитке булькал чайник, за окошком висел уютный месяц, а Гоша рассказывал про плавания и приключения.
Больше всего он рассказывал про трехмачтовый клипер «Кречет», на котором дважды ходил в кругосветное плавание. Это было учебное судно, на нем курсанты проходили долгую практику. Курсанты назывались «гардемарины». А командовал клипером «Флота Капитан Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько».
— Мы с ним... это самое... друзья были, — вздыхал Гоша. — Помер он, потом уже, на пенсии, когда «Кречет» на дрова разобрали по старости... Я и до «Кречета», и после него на всяких парусниках жил, но лучше клипера ничего не было...
Кроме разговоров о кораблях Гоша любил шахматы. Любить-то любил, но играл так себе, хуже Владика. Проигрыши Гоша переживал в суровом и мужественном молчании. Владик жалел его, поэтому иногда поддавался. И Гоша очень радовался...
Владик не знал, что Гоша радуется не шахматным победам. Гоша замечал, что Владик ему поддается, и радовался именно этому: так прекрасно, когда у тебя добрый и великодушный друг.
Кроме Владика, друзей у Гоши не было. Правда, иногда заходил на чаек библиотечный гном Рептилий Казимирович, но ни дружбы, ни просто приятельских отношений у них не получилось. Очень уж разные они были гномы. Гоша робел перед образованным Рептилием и ни разу не решился прочитать ему свои стихи.
А Владика Гоша не стеснялся. Тем более что Владик его стихи всегда хвалил, а если и делал замечания, то очень осторожно.
В общем, Владик был замечательный. Гошина отрада. Оттого, что Владик есть, в Гоше сидело счастье — постоянное, как магнитное поле в судовом компасе. Но к этому счастью иногда примешивался страх: не случилось бы чего-нибудь. Очень уж хрупкий, беззащитный какой-то этот человечий ребенок.
При таких мыслях Гоша нервно открывал табакерку и нюхал ядовитый табак — смесь тертого манильского троса и листьев южноазиатской травы, которая называется «папоротник ада».
...Сейчас Гоша опять поглядывал на Владика с тревогой. Сидит такое существо: голова — одуванчик с очками, шея — как у птенца, а весу в нем — как в летучей рыбке. Много ли такому надо, чтобы заболеть от пресной воды?
Гоша покачал колпачком с кисточкой и взял с полки табакерку. Владик знал, что табакерка выточена из куска бимса — палубной балки от «Кречета». Гоша насыпал на сустав указательного пальца шепотку желтой пыли и втянул ее поочередно обеими ноздрями. Потом начал краснеть и раздуваться.
Владик зажмурился и заткнул уши. От Гошиного чиха всегда выгибались наружу етены башенки, а флюгер начинал вертеться и визжать даже при полном штиле...
— А-а-а... а-апчхи-бум-трах!!
Воздушной волной Владика передвинуло на койке. Сушилка с сандалетами улетела к двери. Сломанные часы задребезжали и целую минуту тикали, как новые.
— Ну вот, все рифмы из головы совсем повылетали, — со скрытым облегчением сказал Владик. — Теперь ничего не получится. Не раньше чем к вечеру что-нибудь придумаю...
— Ну, можно и к вечеру, — согласился Гоша. — Только, Владик... ты это самое... когда придумаешь, другим не говори, ладно? А то поэты всякие бывают, услышат и сунут мою рифму в свои стихи. А я опять ни с чем...
— Ни единому человеку не скажу, — пообещал Владик.
Гоша снова посмотрел на него как на летучую рыбку.
И улыбнулся:
— Ну, почему ни единому. Надежному-то можно. Если он... это самое... скажем, твой хороший друг. — Гоша был не ревнив. Он понимал, что кроме него у Владика могут быть друзья.
Владик вздохнул:
— А у меня таких хороших, как ты, больше нет.
— Да ну уж, — пробормотал Гоша и начал внутри таять, как медуза на солнышке. — Как это нет? А ребята?
— Ребята... — печально сказал Владик — С Витькой я за партой за одной целых два года сидел, а недавно он меня предал.
— Как это? — ахнул Гоша.
— Я с физкультуры сбежал, пошел на берег дырчатый камень «куриный бог» поискать да на крабов посмотреть. А этот... бывший друг... потом на классном часе взял да про меня выступил. Я, говорит, не хочу, чтоб Арешкин стал прогульщиком, и обязан принципиально сказать всю правду, потому что это и есть настоящая дружба... Я теперь со Светкой Матюхиной сижу.
— Ай-яй-яй, — сказал Гоша и дернул бороду. — Как это грустно. Я тебя понимаю.
— Хорошо, что понимаешь! — обрадовался Владик. — А то даже мама не понимает. Говорит, что этот Витька принципиальный, а я ужасно несерьезный.
— Но ты же очень серьезный!
— Не знаю... Мама считает, что нет. В кружок рисования ходить не стал, в музыкальной школе год проучился — бросил... Мама говорит: «Я тебе все прощу, но музыкальную школу — никогда».
— Ай-яй-яй... Но ведь простила?
— Не совсем... И аппарат не хотела дарить. Сказала папе: «Он и это дело через неделю забросит».
— Но ведь ты не забросил!
— А мама не верила, пока снимок в газете не увидела... Хорошо, что напечатали. И даже фамилию в подписи не перепутали. А то многие думают, что «Орешкин», с буквой О... Ой, Гоша, я побегу, в школу пора!
— Бр-р... Опять под эту пресную воду.
Владик засмеялся:
— А мне нравится.
3
Конечно, как все люди, Владик любил солнечную погоду. Но такие вот шумные дожди (если они нечасто) он тоже любил.
Прилетающий со штормом дождь промывает город. Улицы делаются гулкими, просторными и блестящими. Пасмурное небо только на первый взгляд серое и скучное, а на самом деле у клочковатых облаков разные краски: то пепельные, то синеватые, то с желтоватым проблеском далекого солнца. То бархатисто-лиловые. И мчатся, мчатся эти облака, смешиваются...