Под созвездием Ориона - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 118

— Почему… мой?

— Ну… так, — хмыкнул Пашка. — Потому что подарок. Сделал и подарил… Нельзя, что ли?

Что его подвигло на такую щедрость? Может, виноватость из-за того, что недавно зря обидел меня? Или просто захотел порадоваться м о е й радостью? Ведь бывает, что подарить кому-то хорошую вещь не менее приятно, чем иметь самому… Или просто потому, что был он вот такой Пашка — то насмешливый и вредный, то добрый и даже ласковый. Конечно! Он не раз показывал свою доброту и раньше. Наример, когда подарил непроливашку! Ведь не хотел он, чтобы я перемазался чернилами, подарил от души! А в неприятностях со штанами я сам виноват!

— Ну-ка примерь, влезет ли в карман, — посоветовал Пашка.

Штаны на мне были, те самые, прошлогодние. Они стали покороче (то ли ссохлись, то ли я подрос), нижние края их иногда вылезали из широких валенок, но карман ничуть не уменьшился. И наган уместился в нем, будто сделан был по заказу.

— В самый раз!.. Паш… А я тебе вот это. Тоже в подарок… — И я протянул ему красного льва.

Пашка подарок оценил. С удовольствием оттиснул льва на Володином журнале «Вокруг света». Потом мы украсили львом боковые стороны пистолетного ствола. Красная мастика прекрасно впечаталась в оструганное дерево.

— Ну, давай испытаем наган! — сказал Пашка.

Мне и самому не терпелось.

— А чем стрелять?

Пашка сказал, что где-то у его мамы был запас сухого гороха. Стал шарить в шкафу и на полках у печи. Банка из-под гороха нашлась, но оказалась почти пустой. На самом дне мы обнаружили только десятка два горошин. Ну, для начала годилось и это.

А еще нужны были мишени. Пашка решил, что лучше всего стрелять по игральным картам. Он сказал, что раньше гусарские офицеры любили бить из старинных кремневых пистолетов «прямо в туза». Я подумал, что едва ли мы попадем из нашего оружия не только в туза но и в саму карту. Но, конечно, не спорил.

Однако растрепанную карточную колоду Пашка не нашел. Видимо, тетя Лена спрятала карты вместе с проволочным крюком, коньками и рогаткой — чтобы беспутный сын не предавался с приятелями азартным играм в «дурака» и «пьяницу».

— А может, достать солдатиков? — нерешительно предложил я.

…В какой-то повести я уже упоминал о пухлой канцелярской папке, в которой хранились Пашкины картонные солдатики. Но сейчас хочу вспомнить о ней подробнее. Если говорить точно, солдатики были не Пашкины, а его отца. Отец их коллекционировал. Рисовал на картонках и вырезал солдат, офицеров и генералов разных стран, раскладывал их по армиям и полк а м… Это невинное развлечение дорого обошлось Григорию Ивановичу Шаклину. В сентябре тридцать седьмого года, его арестовали и обвинили в чем-то вроде агитации в пользу западных и белогвардейских армий (хотя в коллекции было немало и красноармейцев в буденовках). Не знаю, может быть это обвинение было не самым главным, потому что папку с солдатиками даже не забрали, как вещественное доказательство. Но в семье Шаклиных и среди соседей говорили — виноваты солдатики.

Впрочем, Шаклины папку не выкинули и не предали проклятию. Может быть, тетя Лена суеверно считала, что пока солдатики целы, сохраняется шанс на возвращение мужа. Иногда она (правда не очень охотно) давала солдатиков Пашке и мне — поиграть. А порой, когда матери не было дома, Пашка вытаскивал их сам. Мы устраивали на полу парады и сражения. Ставили в шеренги красных бойцов и краснофлотцев, шотландских стрелков в клетчатых юбках, французских гренадеров и генералов в пышных эполетах, турецких янычар в чалмах…

Были здесь и немецкие солдаты. В глубоких касках, с тяжелыми ранцами. Еще «довоенного образца», но очень похожие на тех, которое напали на нас в сорок первом году…

Надежда на возвращение Григория Ивановича не сбылась. В пятидесятых годах тете Лене сообщили, что он во время войны умер в лагере. Так все и думали долгое время. Но и это оказалось неправдой.

Недавно я приезжал в Тюмень и зашел в редакцию газеты «Тюменский курьер». Ее главным редактором был Рафаэль Соломонович Гольдберг, с которым мы когда-то вместе учились в Свердловске, в университете. Посидели, повспоминали… Я, глотнув рюмку-другую коньяка, нырнул в своих воспоминаниях не тлолько в студенческие времена, но и глубже, в детство сороковых годов. Была на то причина. Редакция располагалась в крыле большущего здания горисполкома, которое построили на месте моего родного деревянного квартала. И крыло это, как я прикинул, оказалось как раз там, где когда-то в длинном одноэтажном флигеле находилась тесная Пашкина квартирка.

Вспомнил я и наши игры, и солдатиков, и горькую судьбу того, кто их когда-то мастерил…

Рафаэль Соломонович переспросил фамилию. Поднялся. Взял с полки два тяжелых тома. Это была «Книга расстрелянных» — скорбный список тех, то погиб на территории Тюменской области от рук НКВД в годы большого террора. Составлению этого мартиролога журналист Гольдберг отдал немало сил. На двести шестнадцатой странице нашли нужное имя. Оказалось, что Пашкин отец, старший бухгалтер транспортной конторы Тюменского торга, был расстрелян в Тюмени 12 октября 1937 года… (Фамилии в этой повести слегка изменены, но внимательный читатель, если захочет, разберется).

Потом мы с Рафаэлем поехали на улицу Полевую, где из обломков здания тюменского НКВД сложен скромный памятник невинно погибшим. Он стоит на месте захоронения многих жертв репрессий. В кирпичной стене темнеет окошко со вмурованной подвальной решеткой. По кирпичам тянется лента из черного лабрадора. На ней слова: «Никогда больше». Написано это трижды: на латыни — вечном языке всех времен, по-русски — на языке нашей многострадальной страны и по-татарски — на языке давних и многочисленных жителей Тюменского края.

На той же книжной странице, где сведения о Пашкином отце, есть слова Рафаэля Гольдберга: «Мир все равно изменится к лучшему. А самое главное, вернусь к тому, с чего начал: никто и никогда нам с вами ночью не постучит в дверь».

Дай-то Бог…

А Пашку, то есть Павла Григорьевича Шаклина, я в тот приезд так и не увидел. Звонил, звонил ему, но телефон не ответил.

…Ну ладно, опять я отвлекся. Вернусь в тот январский вечер сорок седьмого года. Пашка вытащил из ящика комода папку. Мы тесной шеренгой (чтобы меньше было промахов) расставили на краю стола немецких солдат. А в кого еще стрелять-то!

Стреляли метров с трех. Садились верхом на стул, животом к спинке, брали наган в две руки, упирались в спинку локтями и палили горошинами по врагам. Строго по очереди. У Пашки получалось, конечно, лучше, но и я после десяти выстрелов сбил трех «фрицев». Потом кончились боеприпасы. Мы бросились собирать горошины на полу, но отыскали, разумеется, не все — в полу были щели. А после повторной стрельбы горошин осталось всего пять штук.

Пашка забрался с ногами на высокий комод. Там стоял старинный граммофон с трубой и несколько шкатулок затейливого вида. Он открыл одну и отыскал в ней стеклянные шарики от рассыпавшихся бус тети Лены. «Все равно они не нужны». К сожалению, шарики не все подходили по калибру, многие были слишком крупными. Скоро стеклянный боезапас был растрачен, а стрелковый азарт не иссяк. И Пашка взял с комода еще одну шкатулку — «аптечную». Там нашлась облатка с мелкими таблетками ярко-желтого цвета.