Мушкетер и фея - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 176

Теперь было не до игры, не до тайн и кладов. Лишь бы не появилось трещинок в дружбе. Симка сел рядом. И честно, подробно рассказал про все. Про Фатянину печать, про то, как он, Симка, решил спрятать ее в тайнике. Как потом хотел разыграть приключение с кладом.

— Чтобы опять стало интересно!

Мик не принял эту Симкину откровенность. То есть принял не так. Его глаза округлились и заблестели.

— Значит, ты решил мне наврать, да?

— Это же не вранье, а игра!

— Игра, когда вместе. А тут… один, как… будто затейник в Саду пионеров, а другой, как дурачок…

— Мик… Тогда пойдем к якорю, заберем печать! И придумаем про нее что-нибудь другое, вместе. А?

Мик глянул с обиженным синим блеском:

— Ты прятал, ты и доставай. А я-то что? Тащиться в такую даль… — И отвернулся.

Симке показалось, что упрямая ощетиненность Мика слегка ослабела. Может быть, Мик ждал, чтобы Симка его поупрашивал, поуговаривал виноватым голосом. И тогда через минуту они шагали бы рядом. Но у него, у Симки-то, терпение ведь тоже не железное. И он повторил деревянным голосом:

— Мик, пойдем.

Тот опять завертел на пальце мяч.

— Я же сказал: не пойду…

— Не пойдешь?

— Я же сказал…

На Симку навалилось что-то непонятное, непримиримое. И звон такой в ушах…

— Ну и сиди один! Рисуй своих красивеньких девочек!

Мик уронил мяч.

Симка попятился. Как двумя словами можно разбить вдребезги всё! Словно грянула тяжелая печать под приговором!

Симка бросился к калитке.

Сперва он бежал, как солдат разбитой армии, за которым гонятся злорадные вражеские всадники. Всхлипывал, задыхался, путался ногами в мокрой траве (он все еще был босиком, с башмаками в руках). Ужас гудел в душе — оттого, что он, Симка Стеклов по прозвищу Зуёк, натворил. Предал самую тайную тайну, которую доверил ему Мик. Будто раздавил ее, хрупкую, из паутинчатого стекла, грязной пяткой…

Всё раздавил — тайны, игры, африканскую сказку. Так же безвозвратно, как озверелый Треножкин растоптал телескоп. Не будет разноцветных планет, хендов и хохов, стеклянного города, не будет ночных разговоров, когда от теплой доверчивости, от радости, что нас двое, внутри делается горячо, будто сердце превратилось в электролампочку… Не будет Мика!

«А как я буду без него?»

«А вот так и будешь, — отозвался Который Всегда Рядом. Без злорадства, а с горькой утвердительностью. — Никуда не денешься».

И не было даже сил огрызнуться.

Симка перешел на шаг. Остановился. Подышал открытым ртом. За несколько минут отчаянного бега он обессилел. Душой обессилел. Потому что рухнуло всё.

«Господи, что же делать-то?»

Вдруг озарило: «Ты же знаешь что! Беги обратно, крикни: Мик, я гад, я дурак! Прости меня, пожалуйста! Ну, прибей на месте, только прости!..» И Симка рванулся было, но… вязкий стыд облепил его, связал ноги. Так, что Симка даже глянул: нет ли на икрах и щиколотках грязных липких бинтов…

Просить прощения мучительно и тошно всегда. А вымаливать прощение за такое. Язык застынет во рту. И глаза не поднимешь. И… вообще это выше всех возможностей…

Симка постоял и побрел к своему дому.

Брел, маялся, и вдруг… пришли спасительные мысли: «Ну а что такое случилось-то? Может, он не так уж и обиделся! Чего я такого сказал? Вырвалось по глупости… А он тоже хорош! К нему по-человечески, а он как капризный младенец. Может, очухается и поймет, что сам тоже виноват! И завтра будет все как раньше…»

Но это была короткая передышка в Симкиных терзаниях. Видимо, организм решил дать ему хоть минутное облегчение от мук, которые навалились так нестерпимо. Передышка кончилась, и они надавили на Симку опять. Симка с отчаяньем осознал, что как раньше не будет никогда.

Раньше, бывало, ссорились, но из-за пустяков. И мирились поэтому легко. Даже знали заранее, что скоро помирятся. А теперь он, Симка, обманул доверие Мика. Самым подлым образом. Это, кажется, называется вероломство …

«Я же не хотел! Это от досады! Сгоряча!»

Но если ты, скажем, грохнул о стену хрустальную вазу, не все ли равно — сгоряча или хладнокровно? Все равно не склеишь…

«Ничего не склеишь», — подал голос Который Всегда Рядом.

«Да пошел ты…»

Симка добрался домой в таком состоянии, будто целый день проработал грузчиком на пристани — все тело стонало. Но это был, конечно, пустяк по сравнению с тем, как «стонало» внутри. Симка брякнулся спиной на свою кровать и стал смотреть в потолок.

«Ну, что, что, что, что делать-то?!»

Вдруг ударило в голову: «А может, Мик прибежит сейчас, встанет под окном, крикнет: «Симка, выходи!»

«Дурак…» — уныло сказал Который Всегда Рядом.

«Конечно, дурак», — покорно отозвался Симка.

Пришла мама, привела из яслей Андрюшку. Тот — сразу к Симке:

— Сима, полетаем!

Это значит, Симка должен поднять его над собой на вытянутых руках и крутить в воздухе, пока руки не онемеют.

— Не могу, устал.

— Сима-а!!

— Мама, пусть он отвяжется!

Мама — она сразу все чует.

— Что с тобой случилось? Будто с поминок вернулся.

Не было сил врать и отмалчиваться.

— С Миком поругался…

Мама сказала осторожно:

— Вроде бы не первый раз. Что за беда. Утром помиритесь.

— Я насовсем поругался.

— Насовсем — это до завтра, — уверенно рассудила мама, потому что знала, как бывало раньше.

Но она не знала, как было сегодня . А рассказать Симка не мог. Пришлось бы говорить «о девочках». А это значит, снова касаться тайны Мика. Если сказать кому-то про нее (пусть даже маме) — это будет еще одно предательство. Казалось бы, теперь какая разница! Мик все равно его никогда не простит. Но нет. Два предательства — в два раз хуже, чем одно…

— Не кисни, — сказала мама. — Слышал по радио последние известия?

Симка мотнул на подушке головой: ничего он не слышал. Зачем ему известия? Провались всё на свете…

— Новый спутник запустили. С собачками Белкой и Стрелкой.

— Опять уморят бедняг, — похоронно сказал Симка.

— Нет, обещают, что приземлят живыми.

— Ага, жди…

— Ну-ка, поднимайся. А то «уморённым» окажешься ты, а не собаки…

И Симка поднялся. Потому что было два выхода: или помереть прямо сейчас, на месте, или… как-то все-таки жить. Умирать сию минуту Симка… нет, не хотел. Да если бы и захотел, то как? И значит, надо было двигаться, что-то делать, изображать, будто ничего непоправимого не случилось.