А слуга в сопровождении безмолвного пса продолжил свой путь,
и чем дальше он уходил от беззаботных парижанок, тем печальнее становились его
мысли. Он думал о том, как скверно быть стариком, на которого никто не обращает
внимания, а если и обращает, то лишь для того, чтобы сразу же его забыть.
Впрочем, так как он питал некоторую склонность к философии, то сразу же утешил
себя, что быть старым и больным хуже, чем просто старым, а еще хуже – старым,
больным и нищим. Собака трусила возле него, и ее длинные уши мотались из
стороны в сторону. Старик поглядел на нее и подумал, что человеку приходится
нелегко, а собаке, должно быть, совсем невмоготу, хотя этой еще повезло:
недаром же ее хозяин – знаменитый ученый Мезондьё, который души в ней не чает.
Правда, ученый скуповат, и ему, Антуану Валле, назначил гораздо меньше того,
что полагается приличному слуге, но Антуан на него не в обиде. В конце концов,
в его возрасте уже можно довольствоваться малым, да и хорошее место отыскать не
так-то легко.
Пес вопросительно смотрел на своего спутника, слегка виляя
хвостом. Антуан очнулся от размышлений и увидел, что они находятся уже у
ограды, отделявшей сад дома номер семь от территории парка. Пора было
возвращаться. Дом принадлежал какой-то богатой русской, которая жила здесь наездами,
– не то княгине, не то княжне, если верить болтушке Николетт. Верный своей
философии, Антуан подумал, что хорошо быть богатым русским, особенно если ты не
слишком стар. Впрочем, княгиня и в самом деле была молода – слуга пару раз
видел ее издали. Он со вздохом поглядел на закрытые окна и повернулся, чтобы
уйти, но тут откуда-то из глубины дома донесся мягкий фортепианный аккорд, и
слуга замер на месте. Ему показалось, что он знает эту мелодию, но никак не мог
вспомнить, кто ее автор.
В следующее мгновение окно во втором этаже распахнулось, из
него вылетел какой-то предмет и упал к ногам Антуана, стоявшего за оградой.
Фортепиано умолкло, заглушенное взрывом беспечного смеха, а окно закрылось так
же быстро, как и отворилось.
Антуан в изумлении покосился на собаку, словно только она
могла втолковать ему, что происходит, но, разумеется, никакого объяснения не
получил. По привычке вздохнув, слуга наклонился и подобрал неведомый предмет,
оказавшийся мешочком из довольно плотной ткани. Запустив руку внутрь, Антуан
вытащил из него несколько колец с крупными камнями и ожерелье, сверкающее
яркими рубинами.
Тут философия начисто отказала Антуану, зато включился
здравый смысл. И здравый смысл весьма кстати шепнул ему, что ожерелья не
бросают куда попало, что ожерелья с настоящими рубинами вообще не бросают,
особенно из окон, даже самые эксцентричные и самые что ни на есть богатые
русские и что, если вдуматься, все происходящее выглядит довольно-таки
подозрительно.
Неизвестно, какие именно выводы сделал Антуан, зато
доподлинно известно, что пять минут спустя полицейский Рейно видел, как
неповоротливый обычно старик непривычно быстрым шагом возвращается домой, держа
одну руку в кармане сюртука. Возле слуги бежал, пыхтя от напряжения, верный
пес.
2
Дзззззыыынь!
Давно известно, что неожиданный звонок в дверь производит
совершенно разное действие на людей, у которых совесть нечиста, и на тех,
которым нечего скрывать. Если первые бледнеют, краснеют и стремятся делать вид,
что их нет дома, то вторые пожимают плечами, разводят руками и спрашивают у
своей половины (двадцать лет совместной жизни, полгода любви, девятнадцать с
половиной взаимного безразличия, трое детей, один от соседа напротив – не
считая того, что от дочери консьержки, но об этом жене знать не обязательно,
так же как и мужу о соседе).
– Мари! Это случаем не твоя маман? А то я вспомнил, что уже
давно не уезжал за город проветриться.
– Обойдешься! – с типично парижским шикарным презрением
отвечает супруга. – Наверняка этот твой папа, который уже спустил все свои
деньги в карты и теперь хочет спустить наши! Ты как хочешь, а я считаю, что ему
у нас делать нечего! Если хочет отобедать, пусть идет в ресторан!
– Ну, нехорошо как-то, – сомневается супруг, – и потом, он
же мой отец, что скажут соседи?
Жене отлично известно, что соседи – к примеру, сосед
напротив – ничего не скажут, а если и скажут, никакого значения это иметь не
будет. Но страх перед общественным мнением делает свое дело, и она поджимает
губы, меж тем как муж велит служанке – неповоротливой, как все служанки, –
открыть дверь.
За дверью и в самом деле обнаруживается шестидесятилетний
пап*!*а*!*, сияющий, как фальшивая монета, с белым цветком в петлице. Папа
обнимает сына, пропускает мимо ушей слова невестки о том, что у них ну прямо
совсем нечего есть и Аннетта до сих пор не ходила за провизией, и сообщает, что
он женится на вдове генерала такого-то, имеющей годовую ренту в десять тысяч
полновесных золотых франков.
Сын бледнеет, невестка краснеет, а счастливый жених
добавляет, что не смеет больше их беспокоить, и вообще, они с женой сразу же
после венчания укатят в Монте-Карло, где будут вдвоем в счастье и согласии
просаживать состояние покойного генерала. Но сына с супругой они будут рады у
себя видеть, при условии, что те не будут занимать деньги и вообще являться с
визитами слишком часто.
…Ах, отчего у Антуана нет супруги и трех законных детей,
пусть даже один из них от соседа напротив? Тогда бы он не вздрагивал, заслышав
проклятый звонок, и не съеживался, делая вид, что его нет дома, в то время как
его сердце стучит так громко, что его наверняка слышно на том конце улицы
Риволи!
– Полиция! – донесся с той стороны двери начальственный
голос. – Немедленно отворите!
И он пошел, шаркая ногами и горбясь, и отворил дверь.
За нею обнаружился складный светловолосый господин с
проницательными глазами, какие и подобает иметь настоящему полицейскому при
исполнении служебных обязанностей. Увидев эти серые неприятные глаза, Антуан
съежился еще больше.
– Это дом Фредерика Мезондьё? – осведомился молодой полицейский,
прямо-таки сжигая слугу взором.
Еле слышным голосом Антуан подтвердил, что это именно так.
– Ваше имя и звание? – безжалостным казенным тоном продолжал
полицейский. Как-то незаметно он просочился в дом и теперь наступал на Антуана,
который пятился от него к двери гостиной.
– Антуан Валле, – пробормотал старик, угасая. – Я… я слуга.
Господин Мезондьё сейчас в Египте на раскопках. Он… он ученый.
Господин полицейский соблаговолил слегка притушить свой
смертоносный взор.
– Мне известно, кто такой господин Мезон-дьё, – сухо
промолвил он. – И разумеется, я в курсе его заслуг перед Францией.
Судя по его интонации, если бы не эти неоспоримые заслуги,
господин Мезондьё заслуживал по меньшей мере немедленной казни через
замуровывание заживо в египетский саркофаг. Однако Антуан сделал попытку
улыбнуться.