Змей в Эссексе - читать онлайн книгу. Автор: Сара Перри cтр.№ 50

И, как часто бывает в последнее время, вспоминает об Уилле. Кора не намерена признавать ошибку и считает, что ничем не заслужила немилость; она даже немного презирает преподобного за то, что его, оказывается, так легко рассердить. «Ох уж эта мужская гордость, — думает она, — ничтожная слабость!» Но все равно ее мучают угрызения совести: что, если она и вправду обошлась с ним слишком бесцеремонно? Быть может, нужно полушутя, полусерьезно пасть перед Уиллом ниц и просить прощения, хотя бы для того, чтобы посмотреть, как он будет сдерживать смех? Ну уж нет, у нее тоже есть гордость.

Обиднее всего, что Кора скучает по всему семейству Рэнсомов: Джеймс обещал показать ей перископ, который сделал собственными руками из разбитого зеркала, а Стеллины милые сплетни заменяли ей светскую жизнь. При мысли о Стелле лицо ее омрачается. Неужели Уилл не замечает, до чего его жена стала чудно́й, носит только голубое, вплетает в волосы голубые цветы? Как ищет на болотах голубые камешки и морские стеклышки и посылает в Колчестер за розами, чьи стебли окунули в чернила, чтобы лепестки стали васильковыми? Как она похудела, но при этом кажется еще более оживленной, как ее щеки горят румянцем, как сверкают голубые глаза, какими лихорадочными стали ее движения? «Надо поговорить с Люком, — думает Кора, — он наверняка все поймет».

Она возвращается домой с охапкой кремового шиповника и тремя новыми веснушками на щеке. Обвивает руками талию Марты, отмечает, как ловко руки ложатся на изгиб над широкими бедрами, и говорит:

— К нам едут все, кто меня любит, и все, кого я люблю.

Теплым тихим вечером Стелла Рэнсом шагала по лугу в Олдуинтере с мужем по правую руку и дочерью по левую. Мальчики остались дома под присмотром Наоми Бэнкс, ели гренки и играли в «Змеи и лестницы». Утром к ним на обратном пути с прогулки заглянула Кора с букетом роз, от которых на сгибе ее локтя остались царапины, и попросила:

— Приходите пораньше, хорошо? А то я, когда устраиваю званый вечер, всегда волнуюсь, что никто не придет и мне ничего не останется, кроме как сидеть одной-одинешенькой ночь напролет в окружении бутылок и топить печаль в вине.

Перед выходом Стелла расправляла перед зеркалом белую шелковую юбку, и Уилл удивился: «Как, ты сегодня не в голубом?» — а она в ответ потупилась и рассмеялась, потому что все вокруг было голубым. Складки юбки переливались голубым, ее кожа отливала голубым, и даже глаза Уилла — некогда цвета желудей, которые мальчишки каждую осень собирали и раскладывали на подоконнике, — стали голубыми. Иногда ей мнилось, что ее глаза подернулись чернильной слезой.

— Мне кажется, во мне течет голубая кровь. — Стелла подняла руки, изумляясь тому, до чего же они тонкие и красивые, а Уилл ответил:

— Я никогда в этом не сомневался, моя звезда моря. — И дважды ее поцеловал.

Они шли дальше; над лугом порхали ласточки — охотились за насекомыми. Рэнсомы шагали мимо сельчан, которые собирались разводить в садах и на краю полей костры в честь солнцестояния, и хор приветствий и поздравлений сливался с перезвоном колоколов церкви Всех Святых: «Что за ночь! Что за дивная ночь!»

Уильям сунул палец под воротник, слегка оттянул. Ему не хотелось видеться с Корой — но одновременно он мечтал ее увидеть; представлял, как она весь день бродит по болотам, с коркой эссекской глины на ногтях, — и не думал о ней вовсе; он считал ее худшей из женщин — но она была его другом. Он с благодарностью взглянул на голову Стеллы, чьи волосы серебрились в лучах солнца, и подумал: ни разу за все эти годы она не причинила ему огорчения — ни единого разу! Ладошка у нее была горячая, и сзади на шее, над вырезом платья, блестел пот. Это грипп, сказал доктор из Колчестера, пряча стетоскоп, грипп лишил ее сил. Больше отдыхать, есть и спать. Тем более наступило лето. Не о чем волноваться.

В сером доме ярко горели все лампы и на каждом подоконнике стояло по кувшину с цветами шиповника. За окнами кто-то ходил, кто-то играл на рояле. Больше всего на свете Стелла любила ходить в гости теплым летним вечером, спокойно стоять посреди снующих туда-сюда людей, сознавать, что ею все любуются, с удовольствием болтать то с одним, то с другим собеседником о внуках, недугах, нажитых и потерянных состояниях. Но сейчас она буквально валилась с ног от усталости, словно, прошагав сотню ярдов, выбилась из сил. Ей хотелось очутиться дома, в своем голубом будуаре, и пересчитывать сокровища: подносить к свету голубую вощеную бумагу, в которую был завернут кусок мыла из горечавки, нюхать ее, гладить пальцем яичко дрозда, которое сыновья принесли ей в мае.

Грипп, сказал доктор Уиллу, но Стелла Рэнсом была неглупа и сразу догадалась, что у нее чахотка, едва увидела пятнышки крови на складках носового платка. В юности она знавала девушку, которую унесла «белая смерть» (так ее тогда называли, словно боялись накликать болезнь, назвав ее по имени), та тоже сгорела, истаяла, стала рассеянной и умиротворенно встретила кончину, заглушая боль морфием. За неделю до смерти девушка кашляла кровью, пачкая белые простыни.

Стелла чувствовала, что ее дела пока не настолько плохи, но когда совсем расхворается, поговорит с Уиллом с глазу на глаз, попросит отправить ее в какую-нибудь лечебницу в горах, будет сидеть и любоваться горными хребтами, которые, конечно же, окажутся голубыми. Как-то раз, когда она утром причесывалась, на сотом взмахе гребенкой на нее напал кашель, так что зеркало подернулось красноватой пеленой, но такое было всего лишь однажды и быстро прошло. И почему только капельки крови, вылетевшие из ее рта, оказались красными, когда она ясно видит, как под тонкой кожей на запястьях синеют венки? Была в этом какая-то несправедливость.

Пока же уезжать ей нельзя: Джоанна по-прежнему хмурится, Уилл частенько хлопает дверью кабинета, сельчане боятся того, что таится в реке, приходят молча в церковь и уходят, так и не получив утешения. Уилл назвал ее «звезда моря» — не так ли зовут и Деву Марию, которая, к слову, носила только голубое? «Помолись за меня, Матерь Божья, и одолжи мне свое платье», — подумала Стелла и рассмеялась своим мыслям.

На пороге их встретила Кора в черных шелках, такая строгая и невозмутимая, что Уилл на миг забыл свой праведный гнев и, ошеломленно пожимая ей руку, спросил:

— У вас усталый вид; вы долго гуляли?

Высокая, в роскошном платье, чуть взволнованная, Кора показалась ему незнакомкой, такой далекой, что Уиллу захотелось бежать за нею, отыскать ее там, куда она от него ушла. Он смотрел, как грациозно Кора встречает гостей, и думал, что такие манеры воспитываются в Челси и Вестминстере, в особняках с высокими потолками, где точно знают, что и как сказать, кого при встрече поцеловать, а кому крепко, по-мужски, пожать руку. Стеллу она сразу же подвела к широкой низкой кушетке с голубой шелковой подушечкой. «Я увидела ее на той неделе в Колчестере, — сказала Кора, — и решила, что вам непременно нужна такая, так что, как будете уходить, заберите ее с собой». Волосы она расчесала и распустила по плечам, точно девочка, лишь по бокам забрала серебряными заколками. В уши Кора вдела жемчуг, и мочки покраснели, словно от тяжести украшений.