Картонное Небо. Исповедь церковного бунтаря - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Сенькин cтр.№ 22

Само это слово – гордость – в русском языке смешанных коннотаций. Мать испытывает гордость за успехи своих детей, патриот гордится своей страной, страна гордится достижениями своих учёных и писателей и т. д. С другой стороны, по православному учению гордость – полная противоположность смирению. Если гордость низвела Сатану в ад, смирение возводит грешника к Богу. Смирение спасает – гордость несёт погибель. Терминологическая путаница заставила отечественных церковников изобрести такой термин, как гордыня. Это гордость без каких-либо позитивных коннотаций. Как сребролюбие является безумной страстью стяжания, так и гордыня есть безумная гордость. У греков гордыня называлась хубрисом (др.-греч. ὕβρις – дерзость) – высокомерие, гордыня, спесь, гипертрофированное самолюбие, – который античные боги считали вызовом себе. Хубрис по их вере всегда приводит к перипетии (греч. περιπέτεια) – внезапному исчезновению удачи и в дальнейшем к божественному возмездию – немезису. То есть сама по себе гордыня есть нечто безумное, как и стяжательство Плюшкина, и она вовсе не распространена широко. По-настоящему гордых людей, как и по-настоящему сребролюбивых, я не видел.

Однако церковные люди любят вставлять лыко в строку по каждому удобному поводу, одёргивая эмоционального или уверенного в себе оппонента обвинением в гордости. То есть само слово «гордость» у православных не в почёте и носит почти полностью негативные коннотации. Гордость в этой парадигме это любое несмирение и какая-то маленькая недоразвитая гордыня, в перспективе могущая перерасти в гордыню большую – тот самый хубрис. Любой православный знает об этой особенности отечественной бытовой веры, когда любая, даже самая малая рассинхронизация с церковным учением, объявляется гордостью. Учитывая, что сколько православных, столько и «учений», да и само общее учение обросло мхом бабьих басен, волшебных камней и всевозможных местечковых пророчеств, гордостью православные сегодня часто именуют и самое обычное здравомыслие. Впрочем, они руководствуются в этом вопросе писанием, в котором говорится, что христианство для погибающих юродство есть, но для спасающихся «сила Божья». То есть в ответ на здравомысленные замечания от православного можно получить отповедь: грешник-де ты и неверующий. Стоит сказать, что такой подход православных в быту отпугивает многих людей, которые бы и хотели поверить, но страшатся составлять с людьми, верующими в чудодейственность землицы с могил каких-нибудь Пузёновских стариц и в пророчества об антихристе, одно тело Христово.

Как вершиной аскетических штудий современные православные полагают высшие подвиги странничества и юродства, так вектором духовного роста всегда служит смирение. Обычно религиозный человек окрашивает в религиозные краски свои заблуждения и страхи. В итоге получается интересный православный дискурс, когда любой мало-мальски подкованный в православной теме человек получает в своё распоряжение инструменты манипулятивного воздействия на окружающих, которых ему нужно «спасать», то есть всячески склонять к православному образу мысли и действия. Под смирением здесь понимается психологическая капитуляция перед оппонентом. Новообращённый сам учится склонять гриву перед духовенством, полагая, что это приобщает его силе традиции и даёт ему право на так называемую проповедь, под чем понимается безапелляционная пропаганда православных взглядов. Такой новообращённый манипулятор зорко следит за корешками «грехов» окружающих и старается выкорчёвывать их при помощи острых слов. Это называется в быту «смирять». Окружающие обычно расценивают такое поведение, как бесцеремонность и начинают эмоционально реагировать, на что новообращённый ещё больше убеждается в своей правоте, мня, что «выдавил эмоциональный гной» по «Лествице», а не просто раздражил своим непрошеным учительством. Естественно, если человек прогибается под эмоциональным напором новоявленного проповедника, это трактуется им как смирение, которое скоро приведёт к Богу. Если же человек не прогибается, то он объявляется гордым. Это настолько распространённый типаж, что знаком не только верующим, но и далёким от религии людям, поскольку подобные благочестивые ковыряльщики чужих душ наследили везде, где только можно.

Но в самой церковной системе есть чёткая субординация, и смирять имеет право только старший. Патриарх смиряет епископа, епископ – попа, поп прихожанина, а прихожанин уже отрывается на неверующих. Орёл мух не клюёт, и епископ или патриарх перед простыми верующими ведёт себя снисходительно, «по-отечески», считая ниже своего достоинства как-то резко реагировать на какие-либо выпады. В монашестве субординация считается основой – «послушание превыше поста и молитвы». В монастыре при нарушении субординации у послушника могут быть проблемы. Послушник обязан смиряться, а его могут и должны «смирять». Пройти эту выучку следует любому взыскующему монашества. Это своего рода дедовщина – школа терпения и некий фильтр, отсеивающий поверхностных верхоглядов и слабохарактерных, пришедших в монастырь под влиянием чувств или какой-нибудь ситуации. В России смиряют жёстко и, по мнению многих, «без любви».

Думаю, это чисто российская специфика. Монастыри на Балканах у тёплых морей, с обилием солнца всё же не только способствуют благочестивым размышлениям, но и предполагают более доброе отношение братьев друг ко другу. Часто в монастырь греков поступают как в семью и после послушничества послушник становится полноправным членом этой семьи. Отношения внутри братии у греков на самом деле со стороны выглядят тёплыми и семейными.

В России специфика несколько иная. На мой взгляд вхождение в монастырскую семью в наших северных краях есть, но сами семьи иные, похожие на тюремные «семейки», куда пускают только нужных им людей. И далеко не все проходят так называемый искус – фильтр, который ставит сама эта «семья» для желающего в неё вступить. Для кого-то сам опыт послушничества становится травматичным, что в принципе нормально для православия, как жёсткой воинствующей религии с упором на смирение и дисциплину. Монастырь – это не курорт, о чём любой туда поступающий сразу же ставится в известность. В начале своего монашеского пути послушник обязательно читает определённую литературу, в которой его учат быть во всеоружии и предлагают принять то, что его будут здесь смирять, то есть всячески досаждать. Это три главных книги послушника – «Лествица», «Поучения аввы Дорофея» и «Невидимая брань» Никодима Святогорца. Последняя книга может заменяться какой-нибудь другой. Российская специфика заставляет вырабатывать иной подход к послушанию, не давая особо садистическим «старцам» садиться на шею. Для этого у России есть труды Игнатия Брянчанинова, которые, к примеру, на Афоне благословлено сжигать как душевредные. Брянчанинов учил спасаться с помощью книг и таинств, не поддаваясь старцам, которые, на его взгляд, приносили больше вреда, чем пользы, и губили в духовном смысле доверившиеся им души.

На мой взгляд, сама техника приобретения «духовных даров» через смирение заключается в спонтанной адаптации послушника, который под воздействием брани и психологических ударов скатывается в самый низ пищевой цепочки. Выход из такого униженного состояния только один и заключается в трансформации своего драчливого капризного духа в смирение и благонравие. Победить старца-тирана можно только с помощью активации благих чувств и поступков. Послушник должен преодолеть своего наставника в благочестии и благонравии. По-другому победить его не получится, ведь у старца – вся полнота власти над тобой, которую ты делегировал ему сам. Причем сама адаптация мало зависит от твоих усилий и действительно нуждается во внешнем психологическом давлении (смирении) для того, чтобы твоя психика невольно среагировала и адаптировалась. В старческой традиции давление на послушника усиливается и усиливается, пока ты не пойдешь по правильному пути. Адаптация эта имеет не разумный, а природный характер, подобно тому, как послушник Шаолиня таскает кирпичи и воду и потом внезапно замечает, что овладел каким-то новым скиллом. Так и здесь – либо ты трансформируешься, либо просто привыкаешь к боли, ну или адаптируешься другим каким-либо образом. Либо уходишь.