Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - читать онлайн книгу. Автор: Василий Потто cтр.№ 465

Красовский все еще недомогал от контузии, полученной в Аштаракском бою. Тем не менее 13 сентября, в бурную дождливую ночь, он сам выехал осмотреть крепость. В сопровождении обычного своего спутника, обер-аудитора Белова, сопровождавшего его всюду в самых опасных предприятиях, да двух донских казаков, взятых из полка Шамшева, Красовский бесстрашно углубился в сады, разросшиеся подле самых крепостных стен, подробно изучил расположение верков, определил пункты для батареи и решил, что осадные работы должны начаться на следующую же ночь.

Вечером 14 сентября, когда уже смерклось совершенно и кругом стояла мертвая тишина, два батальона карабинеров, две роты саперов, четыре орудия и целый полк казаков, лошади которых были навьючены турами и машинами, осторожно выступили из лагеря. Впереди ехал сам Красовский. Войска направлялись влево, к видневшемуся вдали возвышению, с тем чтобы заложить на нем первую батарею; но едва рабочие успели занять свои места, как в крепости услышали шум; грянул пушечный выстрел, и началась перестрелка. Тем не менее батарея была поставлена; шесть батарейных и два легких орудия заняли свои места в амбразурах, а два других легких орудия, под командой капитана Чернивецкого, остались в резерве на случай вылазки.

Красовский, превозмогая болезнь, всю ночь неотлучно пробыл при этих работах, сам руководя ими и подвергаясь ежеминутно опасности, одинаковой с последним из своих солдат.

С утра 15-го числа началось бомбардирование города. Крепость отвечала. Но выстрелы ее почти не причиняли вреда осаждающим, которых заслонили густые сады, раскинувшиеся перед самыми крепостными верками. Персияне поздно заметили свою оплошность; они попытались было очистить эспланаду и вышли из крепости, чтобы вырубить сады, но сделать этого им уже не позволили. Полковник Фридерикс, поставив роту карабинеров за бруствер в полной готовности к вылазке, приказал двум орудиям, бывшим в резерве, подъехать к садам и разогнать рабочих картечью. На полных рысях вынеслась вперед русская артиллерия. Персияне до того оторопели, что позволили орудиям сняться с передков у самого сада, и лишь тогда, когда картечь засвистела в кустах, крестя их по всем направлениям, открыли беспорядочный беглый огонь. Но картечь крушила все, и выстрелы неприятеля скоро замолкли. Сквозь густую листву деревьев видны были только мелькавшие группы бегущих и бросающихся в ров сарбазов…

А в ночь трое рядовых, декабристы Пущин, Коновницын и Дорохов, с разрешения Паскевича, отправились еще раз осмотреть крепостные верки. Казачья сотня также вышла с ними из лагеря и скрытно расположилась в поле, готовая по первому выстрелу скакать к ним на помощь. Пущин, оставив между тем Коновницына и Дорохова в глубине садов, сам приблизился к крепости и высмотрел место для брешь-батареи. Погода была пасмурная, туманная, с мелким дождем; это, однако, не помешало ему хорошо изучить местность и даже трассировать батарею для ночных работ.

«Окончив поручение, – рассказывает он сам, – мы, совершенно мокрые, возвратились к Паскевичу. В палатке его я начертил осмотренную местность. Паскевич, чтобы отогреть нас, приказал подать шампанского и с нами, тремя солдатами, распил две бутылки».

Утром 16 сентября в лагерь прибыла, наконец, осадная артиллерия. Весь день провозились с укладыванием пушек на станки и лафеты, а как только смерклось, весь гвардейский полк, батальон ширванцев, батальон крымцев и две роты саперов, с шестью орудиями, под начальством графа Сухтелена, без шума прошли сады и заложили за ними, по указанию Пущина, брешь-батарею. Еще ночь – и на этой батарее было уже установлено двадцать осадных орудий; особая батарейка для четырех мортир выдвинута была еще вперед и приготовилась действовать по крепости навесными выстрелами.

И вот с рассветом 18 сентября загрохотала осадная артиллерия. Персияне услыхали впервые залпы этих громадных чудовищ, от рева которых тряслась земля, сыпались верхушки башен в глубокий ров, и крепость представлялась окутанной дымом. Непрочные азиатские строения с шумом и рокотом рушились, хороня под развалинами своими несчастных жителей, искавших в них убежища. Особенное впечатление производила бомбардировка ночью, когда на темном небе зловещими огненными точками вспыхивали гранаты и бомбы, вносившие смерть и опустошение в самые дома обывателей.

Крепостные орудия мало-помалу замолкали, и лишь одна левая башня косвенными выстрелами еще удачно разбивала амбразуры русских батарей и мешала стрельбе. Против этой башни поставили ночью четыре орудия, под командой капитана Чернивецкого, перед тем отвлекавшего неустанной стрельбой внимание неприятеля от осадных работ, приблизившихся к крепостной стене уже на восемьдесят саженей. Когда стало светать, Чернивецкий разглядел дуло, торчавшее из амбразуры той башни, которая весь день боролась одна со всей брешь-батареей, и приказал навести на него все четыре орудия. Грянул залп, – персидская пушка рухнула.

19-го числа осадная артиллерия гремела беспрерывно. Неприятельские орудия, одно за другим, были окончательно сбиты. Средняя четырехугольная башня, возвышавшаяся над крепостными воротами, рухнула; куртина возле нее вполовину обвалилась и близка была к совершенному падению; в стенах повсюду образовались огромные проломы, и ядра, пронизывая город, опустошали целые улицы. Легкие орудия, всего в восьмидесяти саженях, обстреливали другие башни и зубцы стен так успешно, что скоро ни один неприятельский солдат не смел на них показаться. Возможность дальнейшей защиты была очевидна. И вот 19 сентября, в пять часов пополудни, над крепостью развилось белое знамя. Явился парламентер с письмом от Гассана, в котором славный наездник просил перемирия на три дня и дозволения гарнизону отступить с оружием в руках.

«Скажи Гассан-хану, – отвечал Паскевич парламентеру, – что если он не сдастся в двадцать четыре часа безусловно, то будет со всем своим гарнизоном на штыках моих гренадеров».

Русские батареи участили огонь. Часу в восьмом вечера в траншеях случилось одно, в сущности, незначительное обстоятельство, внесшее, однако, на момент смятение в ряды осаждавших, но в то же время и послужившее поводом к развязке осады крепости. Дело в том, что палительная трубка осадного единорога, необычайно далеко отброшенная при одном выстреле, упала в пороховой погребок, помещавшийся в самой траншее, и произвела страшный взрыв. Погребок взлетел на воздух, похоронив под развалинами своими трех офицеров и двух рядовых. Густой столб черного дыма закутал траншеи; поднялась суматоха… А Гассан-хан ловко воспользовался этим моментом и со всем гарнизоном бежал из крепости, в то время как в русском лагере об этом и не догадывались. В полуразрушенной траншее восстановили порядок, и вновь началась пальба, когда в ней уже не представлялось ни малейшей надобности, а нужно было только идти в крепость, с одной стороны, и преследовать Гассан-хана – с другой.

Хватились, однако, еще не слишком поздно, чему помог кто-то из жителей города, старавшийся дать знать о бегстве Гассан-хана криком с крепостной стены, с очевидной для себя опасностью от русских выстрелов.

Чернивецкий рассказывает в своих записках, что он сидел в траншее с генералом Трузсоном и мирно беседовал о бесполезности конгревовых ракет, как вдруг со стен крепости кто-то закричал весьма явственно: «Солдат иди! Сардарь бежал!» Все вскочили с места. И в лагере уже шла тревога. Конница поскакала в преследование, два батальона, Ширванский и карабинерный, бегом прошли за ней на Эриванскую дорогу. Кто-то прискакал в траншею с приказанием, чтобы и Чернивецкий с двумя орудиями как можно поспешнее присоединился к пехоте. Но пока орудия запрягали, колонна уже скрылась из вида, и Чернивецкому пришлось догонять ее марш-маршем. Проезжая мимо крепости, он видел массы армян, распевавших на улицах свои молитвы, – верный знак, что в крепости не оста валось уже ни одного персидского сарбаза. Сначала орудия шли как будто по настоящей дороге. На каждом шагу встречались разбросанные трупы персиян; в некоторых замечались еще признаки жизни, и около них увивались сотни грузин и татар, мародерничавших по полю. Но чем дальше, тем трупов попадалось меньше, и скоро исчезли даже признаки движения войска. Проводник попался на плохой лошаденке и не успевал скакать за орудиями, а ночь была мрачная, темная, положиться на собственное знание местности было нельзя. Отряда между тем нигде не было видно. Чернивецкий приказал наконец остановиться и стал вслушиваться… Гул скачущей колонны и крики, едва доносившиеся издали, ясно указывали, что кавалерия настигла неприятеля и рубит его, влево около горы; но это было очень далеко, и прийти туда ранее утра было невозможно.