Вера (Миссис Владимир Набоков) - читать онлайн книгу. Автор: Стейси Шифф cтр.№ 111

Страница

По замыслу акт исчезновения предпринимался для большей продуктивности творчества. К 1960-м годам Набоков дважды подвергался риску утонуть: в море издательского бизнеса и в море читательских и исследовательских восторгов. Снова супругам пришлось удариться в бега. Летние адреса были сообщены по секрету тем немногим, кому было необходимо. Вера поясняла, что ради творчества Владимира им приходится отчаянными усилиями скрываться. Во время путешествия она считала необходимым «утаивать свои имена от любезных незнакомцев, которые могут, попавшись de passage ^[298], изъявить желание взглянуть на В.». Вера ворчала, что укрыться нет никакой возможности. Почитатели всюду подсовывали письма им под дверь. Где-то в 1967 году появилось упоминание о том, что Набоковы живут в «Монтрё-Палас»; в результате — толпы незнакомых людей у входа. «Ну прямо какая-то дурацкая Ясная Поляна!» — вздыхала Вера. (Ей вторит репортер: пожалуй, Набоков стал более привлекателен для приезжих, чем швейцарские банки и Швейцарские Альпы.) Вере казалось, что фотографы и репортеры постоянно отрывают Владимира от работы. Хуже было то, что ей приходилось убеждать мужа с ними встречаться. По крайней мере с теми, с кем необходимо; просьбы сыпались бесконечно. «Если бы его не ждала работа, он, наверное, говорил бы беспрерывно!» — сокрушалась Вера. Непрекращающийся поток «незнакомцев и полузнакомцев» бурлил у дверей ^[299].

Набоков, радуясь прикрытию и наличию зеркал, сообщал издателям, когда лучше всего застать жену по телефону, и набрасывал «ее» письма от первого лица. «Надо было видеть, как он все время прячется за Веру!» — вспоминает племянник Владимира, который наблюдал это действо во всех бытовых подробностях. Выглядывая из-за громадного, прикрывающего его как щитом, меню, Набоков вопрошал: «Вера, что я буду есть?» Он уже давно думал о себе в третьем лице или как о некоем расщеплении многочисленных «я»; Верино скрытое попустительство позволяло ему так существовать. Такая ситуация не просто вносила путаницу, она была неудобна. Люба Ширман общалась исключительно с Верой, сознавая, что решения у супругов совместные. «Она спорит, а решает он!» — утверждал один посетитель. Разговор принял взаимно неприятный оборот, когда Вера, спросив агента Суифти Лазара, сможет ли он избавить Владимира от одного контракта, добавила, что об этом просит сам Владимир. «По-моему, ваше добавление „это муж просит“, едва вы чувствуете, что на меня следует слегка надавить, просто смешно. Ей-богу, я очень люблю вас обоих и всецело восхищаюсь вами, поэтому мне совершенно неважно, который из Набоковых выражает [sic] претензии», — мягко поставил Лазар Веру на место. Вера закусила удила. Ледяным тоном она уведомила агента, что, если требуется надавить, она не имеет обыкновения прикрываться именем мужа: «Ничего подобного. Владимир терпеть не может вдаваться в подробности и готов предоставить мне полную свободу действий, но если дело принимает серьезный оборот, он берет тайм-аут на обдумывание ситуации, принимает решение и снова отходит в тень, и тогда мне не остается ничего иного, как выполнять его решение». Вера пала жертвой парадокса в стиле Кэрролла: стараясь изо всех сил не выставляться, в результате она все чаще выходила на первый план. В 1968 году письмо Джорджу Уайденфелду получилось в двух частях; первая была явно написана Верой. «С этого места письмо диктует Владимир», — писала она посреди скрепленного двумя подписями документа. Но она отпечатала не все надиктованное мужем; там была еще одна строка: «Поскольку у мужа нет агента, отстаивающего его права, эту роль должна играть я».

Не удивительно, что у Веры возникали сложности в разграничении, где кончается ее письмо и где начинаются слова Владимира. «При том, что нас держат в курсе насчет новых планов, нам уже сделали ряд уступок до того, как мы топнули ногой (или ногами?)», — колеблется она в выборе слов в этом письме Филду. Спустя почти сорок лет после того, как Владимир выразил свою искреннюю любовь к сестре, использовав аналогию с сиамскими близнецами, Вера пишет: «У нас из носа течет, и мы сморкаемся (в унисон), но сегодня решили выйти на улицу». Через пару лет оба уже более непосредственно сливаются в одно: «Мы уже с самого Рождества простудились и болеем», — пишет Вера в 1968 году. К концу этого десятилетия единство уже, видимо, установилось окончательно: «Прошу Вас иметь в виду, что мы плохо соображаем в смысле юридической терминологии», — утверждает Вера, словно преображенная (и несколько искаженная) героиня «Фрагментов из жизни чудовищной двойни». При той скорости, с которой она писала, и при таком количестве бумаги на письменном столе, не удивительно, что временами она допускает промахи в своей переписке. И, учитывая Верино природное упрямство, вполне логичны ее весьма частые погрешности с местоимениями ^[300]. Письмо, якобы написанное и явно подписанное Владимиром, содержит приписку: «Будьте добры, закажите 10 экземпляров набоковского издания за счет моего мужа». Вера настолько привыкла изымать себя из контекста, что могла написать о В. Н. так: «Он попросил своего сына над этим поработать». Миссис Владимир Набоков пишет, что гонорар следует отправить ее мужу «на его адрес», хотя сама имеет к этому адресу прямое отношение. Казалось, Вера забывает, кто она такая, хотя, на взгляд своих корреспондентов, она достаточно заметная личность. В чисто набоковском двойном сплетении характеров Владимир выражает свои претензии Ровольту. В своем предыдущем письме — «подписанном моей женой» — он требует положенного ему гонорара за телесценарий. «Сегодня я получаю чек из Гамбургского сберегательного банка на 1393 доллара 61 цент на имя моей жены. Так не пойдет!» — заявляет Набоков и возвращает гонорар.

«Мудрено быть счастливой, когда муж — мираж, ходячий фокус, обман всех пяти чувств», — писал Набоков о жене другого волшебника, даме не такой верной. Пожалуй, Веру подобная жизнь не смущала. Она была счастлива сидеть рядом с В. Н., когда он шумно утверждал, что никакой истинной жизни у него нет, что он — мираж, иллюзия, паяц в маске, не более чем тень своего творческого «я», «одинокий волк», «одинокий агнец». Столь же звучно декларировать собственное исчезновение Вере было гораздо трудней. Она слишком много писала, но при этом, как ни странно, активно отрицала свою причастность ко всему написанному. В. Н. заявлял, что только его книги служат удостоверением его личности; Вера отрекалась от писем, которые писала и подписывала. Она даже не считала, что выработала какую-то особую манеру письма. Когда Дуся Эргаз обиделась на два послания, явно задевшие ее чувства, Вера поинтересовалась, не виной ли тому свойственная мужу в английском языке прямая манера выражаться. Эта прозаичность и прямота — как раз Верины свойства. Подобное заметание следов наблюдалось не только в переписке. Один журналист подметил, что только после взаимного совещания супругов Набоковых был достигнут некий результат, — этот образ нашел отражение в «спешной консультации супругов Шейдов» в «Бледном огне», — и Вера просит убрать этот эпизод из интервью. Она сочла, что упоминать об этом неудобно. Та же участь постигла Джорджа Фейфера, когда тот в 1974 году направил в «Дейли экспресс» текст своего интервью с Набоковым. Из перечня именных частей сказуемого, следовавшего за именем жены, Набоков вычеркнул «машинистка» и «редактор», утверждая, что она не печатает ему уже с 1960 года и ничего не редактирует, что было явной неправдой. Набоков требовал от Фейфера, чтобы тот везде «она сказала» заменил на «он сказал», присваивая себе высказывания жены. Возможно, то была наиуместнейшая узурпация голоса близкого человека с той поры, как «Автобиография Элис Б. Токлас» сделала ее создательницу знаменитой, поставив Гертруду Стайн в список авторов бестселлеров.

Страница