— Ну ладно, ладно, Онора не пойдет в монастырь.
Тем не менее он сохранял уверенность, что этим я предаю дело Дэниела О’Коннелла. В ответ бабушка заметила, что наш Освободитель переживал и намного более серьезные лишения. Мама, в свою очередь, сказала:
— Ну, если ты в этом уверена…
Я же убеждала всех, что хочу замуж за Майкла Келли всем сердцем, умом, душой и что буду добиваться этого всеми своими силами. Однако отец перебил меня: одно дело — не стать монашкой, и совсем другое — выйти замуж за бродячего цыгана-волынщика. И вообще, он идет спать, а разговор мы продолжим как-нибудь потом.
— Спасибо тебе, — шепнула я бабушке.
— Я тогда сказала чистую правду, — отвечала она. — Не умничай сверх меры, Онора, — для твоей же пользы.
* * *
Ближе к вечеру отец со строгим видом напряженно сидел на своем табурете у очага, а Майкл стоял перед ним, выпятив грудь и отведя плечи назад.
Ради этого собеседования Майра и Джонни даже покинули ложе новобрачных. Майра знала, что я в ней нуждалась. К тому же она не хотела что-то пропустить. Мои братья присматривали за Чемпионкой на улице, иногда разрешая своим друзьям похлопать рукой лучшую лошадь, которая когда-либо появлялась в Барне. Бабушка сидела за прялкой, теребя пальцами пустое веретено, которое уже целую вечность не видело ни шерсти, ни льняного волокна. Мама заняла еще один табурет с плетеным сиденьем. В комнате царил полумрак: сквозь маленькие окошки нашей хижины сюда пробивалось совсем мало света. Но увеличь их — и рента тут же повысится.
— Прямо Роберт Эммет
[16] на скамье подсудимых, — заметила Майра.
— Прекрати свои неуместные шутки насчет наших патриотов, Майра, — сделал ей замечание отец.
— И не подумаю, папа. Я все жду, когда ты приведешь нам какие-нибудь знаменитые высказывания Эммета. Думаю, Майклу Келли было бы очень интересно послушать…
В прошлом Майре не раз удавалось избежать нагоняев или сильно укоротить их по времени, переключая внимание отца на национальных героев Ирландии, но сегодня это не сработало.
— Итак, молодой человек… — начал отец.
Но Майра снова прервала его: ей вдруг ужасно захотелось поблагодарить Майкла за то, что он играл на волынке у нее на свадьбе и при этом не взял с семей молодых ни пенни.
— Он добрая душа, папа, — заключила она. — Как и ты у нас. Ты такой щедрый и великодушный — flaithiúlacht, как говорит бабушка. Устроил нам такую роскошную свадьбу…
— А виски, poitín, был вообще самый лучший, — вставил Джонни. — Такой мягкий, совсем не резкий.
— Это потому, что для его приготовления использовалась вода из Коннемары, — объяснил отец.
— А ты, Майкл, видел бы, как наша община собралась на meitheal
[17], чтобы построить для нас дом на прошлой неделе, — продолжала Майра. — Соседей работало так много, что закончили все в три дня, причем все пришли из уважения к нашему отцу. И они сделали бы это для любой из дочерей Джона Кили. Я правильно говорю, папа?
— Правильно, Майра, — подтвердил отец. — Meitheal действительно получился впечатляющий. Никогда еще стены не возводились так быстро, а солома для крыши не увязывалась так плотно. Несмотря на все наши различия, наш народ славится умением помогать друг другу. — Отец немного расслабился и вытянул ноги вперед.
Умница Майра.
Но потом папа взглянул на меня и сразу выпрямился.
— Но довольно об этом. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать твой дом, Майра, а для того, чтобы расспросить этого молодого человека о его родословной и образе жизни, — сказал он. — А теперь, Майкл… Эта лошадь. Я хочу знать, где, когда и как тебе досталось это животное. Потому что, как ты сам должен понимать, одинокий человек на коне… Нет, я не имею ничего против странствующих людей, но девушка из оседлой семьи не должна…
— Папа, Майкл вовсе не цыган! Сколько можно тебе повторять? — вмешалась я. — Его дед был кузнецом в Галлахе.
— В Галлахе? — переспросил отец. — Это где-то рядом с Охримом?
— Правильно, сэр.
— При Охриме состоялось великое сражение.
— Это действительно так. И для нашей стороны это был не самый удачный день.
— Таких дней было немало, хотя лично я считаю, что там нас подвел французский генерал, — заявил папа.
Если отец начнет вспоминать города, печально знаменитые своими побоищами, он сам испортит себе настроение.
Поэтому я сказала:
— Папа, Майкл собирался рассказать тебе о своем деде, кузнеце, и о той кузнице, которая ему принадлежала.
— Правда принадлежала? — недоверчиво переспросил отец.
— Правда, — ответил Майкл, — хотя, конечно, без земли, на которой она стояла.
— Он, должно быть, состоял в хороших отношениях с вашим лендлордом, — заметил отец.
— Полковник Блейкни был жестким человеком из жесткой семьи, но он хотел, чтобы через нашу деревню ходили дилижансы Бьянкони, а для этого требовался кузнец. Поэтому он нуждался в моем деде.
В Голуэй Сити я видела большие экипажи Бьянкони, запряженные шестеркой ломовых ирландских лошадей, которые этот итальянец рассылал по всей Ирландии. Каждый такой дилижанс, который мы называли «Бьяни», перевозил двенадцать пассажиров, а также груз ирландского пива — портера и стаута. Бьянкони, который был одного с нами вероисповедания и слыл большим поклонником Дэниела О’Коннелла, нанимал в качестве кучеров католиков, а те порой подбирали своих соотечественников или соотечественниц, бредущих по дороге, и не брали с них за это платы. А деревня Майкла, по его словам, стала местом остановки на пути следования таких «Бьяни».
— Агент полковника Блейкни превратил три хижины в паб, чтобы обслуживать пассажиров, пока мы занимались их лошадьми и экипажем, — продолжил Майкл. — Кроме того, этот агент забирал бо`льшую часть денег Бьянкони, предназначенных для нас, но что мы могли поделать? И все же на ренту мы зарабатывали. Хватало на зерно и овес для лошадей, к тому же у деда были постоянные клиенты среди фермеров — кто-то из них непрестанно околачивался вокруг нашей кузницы. Среди них больше всего сходил с ума по лошадям один парень по имени Джимми Джо Доннелли. Он служил у Блейкни на конюшне, но теперь, когда семья хозяина круглый год жила в Лондоне, он приезжал сюда только поохотиться где-то на неделю и при этом брал лошадей в аренду. Поэтому в один прекрасный день явился торговец лошадьми и купил оптом всю конюшню, не захотев взять только одного старого жеребца — Рыжего Пройдоху. «Его времена прошли, — заявил он. — Последние пять кобыл, которых он покрыл, потомства не принесли. Отошлите его на бойню». Но Джимми Джо сказал, что сам выкупит этого коня. Народ вокруг кузницы смеялся над ним, мол, он собирается финансировать похождения Рыжего Пройдохи, ничего не получая взамен. Однако Джимми Джо все равно купил этого коня. Видели бы вы его, мистер Кили, — настоящий красавец. Пятнадцать ладоней
[18] в холке, помесь ломовой и охотничьей пород, яркий каштановый окрас. Рыжий Пройдоха держал голову очень высоко и был одарен впечатляющей внешностью. Джимми Джо пас его на лугу за кузницей, и по вечерам мы с ним частенько стояли на каменном заборе, наблюдая за этим старым жеребцом.